[Olexara]

«По приглашению Московской дирекции пишу музыку к балету «Озеро лебедей». Я взялся за этот труд отчасти
ради денег, в которых нуждаюсь, отчасти потому, что мне давно хотелось попробовать себя в этом роде музыки»
Петр Чайковский, письмо Николаю Римскому-Корсакову

Раньше «серьезные» композиторы не писали музыку к балетам, за исключением Адольфа Адана и Лео Делиба. Однако Чайковский ответственно отнесся к своему первому произведению в этом жанре. Композитор тщательно изучал особенности «музыки для танцев» и партитуры. Через год работы, в 1877 году, Чайковский завершил произведение и получил внушительный гонорар в 800 рублей, что было вдвое больше обычного. В театре восхищались новым произведением.
Однако не все артисты принимали экспериментальную, сложную для балета музыку. Балерина Лидия Гейтен, которую композитор видел в роли Одетты-Одиллии, отказалась от участия еще во время репетиций. Прима Московской императорской труппы Анна Собещанская также предложение не приняла. В итоге пришлось срочно вводить Пелагею Карпакову, у которой уже было меньше времени на подготовку. С балетмейстером тоже возникли трудности. Премьер Арнольд Гиллерт опасался маленького сбора и потому ставить «Лебединое озеро» отказался. Пришлось пригласить
Вацлава Рейзингера, чьи предыдущие работы в Большом театре неизменно проваливались. «Лебединое озеро» не стало исключением. После премьеры «Санкт-Петербургские ведомости» писали:
«Странное скопление на сцене дам разного возраста и разной комплекции в тяжеловесных костюмах с перьями, тщетно старавшихся изобразить горделиво плывущих лебедей. К радости публики, в конце спектакля вся эта разномастная птичья стая утонула в озере вместе с немецким принцем Зигфридом, бросившимся вслед за ними в воду»
Однако спектакль вошел в репертуар: за два года спектакль показали 27 раз и лишь после этого сняли. И все же в 1895 году «Лебединое озеро» вновь появилось на театральной сцене, уже в постановке Мариуса Петипа и Льва Иванова. Эта версия имела успех и позже стала символом русского балета. Но Петр Чайковский об этом так и не узнал: «Чистая дрянь, вспоминать о ней без чувства стыда не могу».