[Sou]

Комментарии к рассказу

Сообщение от Sou

А.Т. Аверченко "Отец Марьи Михайловны".

Для тех, кто не понял сути)

Вчера читала Аверченко "Рождественский рассказ". Про Меньшикова, как его черти забрали. Такое ощущение, что здесь о нем же😆.
Конец, конечно, очень щемящий. И, да, это факт - ребенок любит своего родителя несмотря ни на что. Как там фраза звучит ... "Когда вы бьете(а может орете, я не помню, что точно сказано, но что-то такое) своего ребенка, он не перестает любить вас, он перестает любить себя".

Ох, Аверченко, ох, мастер под конец рассказа выворачивать наизнанку. И одним только предложением, а!.. Аж мурашки.
Это так же в его рассказе "Отец" было. Всю историю от хохота живот болит, уже под конец стонешь, читать не можешь, а в конце как обухом по голове "теперь он умер, мой отец". И всё, и весь смех пропал, как в ледяную воду окунули.
Вот умеет же! Вот — мастерство! Потрясающий!

Прочитала сегодняшний рассказ.
Как все таки родители влияют на наше будущее. И как они могут развить комплексы в детях. И, самое страшное, что из таких детей потом получаются такие же родители, которые довлеют над детьми, угнетает их и не дают развиваться.
Очень поучительный рассказ.
Я бы посоветовала почитать его всем родителям!

Ну вот, если честно, я в рассказе этого не увидела, чтобы как-то повлияло на будущее и какие-то комплексы 🤷*♀️

Ну может это чисто моё восприятие)
У меня точно самооценка упала бы, если бы меня так тыкали во всё, сто не нравится)))

Хуже нет пмс-ного мужика…извините) Меня больше завлекло начало разговора,задумалась надолго,как бы я поступила…

Отстала и догоняю 🏃*♀️

В рассказе «Сочельник» задело циничное отношение охотников к простому народу и традициям. А апогеем их цинизма стала последняя сцена. Они видят мир только с одного бока, не замечаю всей его многогранности, очень ограниченные люди.
Уже второй рассказ, когда люди живут вне времени. Я бы тоже хотела узнать, какого это - вот так жить и не знать какой сегодня день)) В наше время каждая минута на счету 😅 Такое, наверно, было только в беззаботном детстве)

А.Т. Аверченко "Отец Марьи Михайловны"
Понравилось как интересно ведется повествование, сначала дана пища на размышление, а потом описана «доброта» в одном из своих плохих проявлений. Сам же отец считал себя добрейшим человеком, он все для семьи, в его понимании, делал. И детей чистить сапоги из лучших побуждений заставлял и никуда пускать не хотел. Задушил всех своей «добротой и заботой».

Прочла и сложный для моего восприятия рассказ Шмелева "Рождество в Москве". Очень удивило, что написан рассказ в Париже в 1942-1945 году, и поняла, что это рассказ-воспоминание. Потрясающе, конечно, передана атмосфера, ну и пусть она идеализирована, зато далеко не каждый сможет тааак передать и подметить такое количество вкусов, запахов и ощущений 😅 Сразу захотелось чего-то натурально и исконно русского съесть 😋

"Отец Марьи Михайловны" у нас остался незаслуженно обделённым вниманием. Все увидели в нем истеричного мужика, и никто не попытался порассуждать о доброте и добре.

---------- Сообщение добавлено через 11 мин. ----------

-------------------------------------------------------------------------

Наш сегодняшний рассказ:
К. С. Баранцевич "Брат".

Брат

Святочный рассказ
Петр Платонович присел к столу и протянул руку к целому вороху только что принесенных писем.

— А! — произнес он, — вот оно что!

Он раскидал пачку изящных глазированных конвертов с анаграммами, с надписями по-немецки и по-английски, с разноцветными марками иностранных государств, и снизу вытащил одно, в простом конверте из серой бумаги, аляповато запечатанное сургучом и снабженное адресом, написанным крупными, безграмотными каракулями.

Брови Пера Платоновича сдвинулись, он сердито повел плечами и слегка дрожавшими пальцами распечатал письмо.

На полулисте бумаги, теми же каракулями были изображено следующее:

«Милостивому государю и благодетелю, Петру Платоновичу в первых строках посылаю нижайший поклон и жалаю щастия и благополучия, проздравляю с наступающим праздником Рождества Христова. А нащоть братца вашего Дмитрея Платоновича, имею честь предъяснить, что они не поладивши на заводе и с большими неприятностями противу властей и начальствующих лиц, на прошлой недели изволили отбыть в город Санкт-Петербург…»

Петр Платонович не стал читать далее; он швырнул, от себя письмо, словно оно обожгло ему руки, и, откинувшись в кресло, задумчиво начал крутить роскошные русые бакенбарды.

— Гм! следовало ожидать! — прошептал Петр Платонович, — опять старая истории! Не угомонился.

Презрительная усмешка скосила его губы.

— «Изволил отбыть!» Да когда же будет конец этому? Ведь это чорт знает, что такое!

Петр Платонович вспылил. С визгом откатилось кресло от стола, Петр Платонович встал и принялся шагать по кабинету, разрывая злополучное письмо на мелкие кусочки и покрывая ими роскошный, пушистый ковер с бледно-розовыми букетами.

— И кому это нужно? Народу? Ха! Народу нужен кабак! — с злобой размышлял он, остановившись у широкого венецианского окна, откуда, сквозь сизый туман зимних сумерек, открывался унылый вид на группу покрытых снегом заводских крыш с высокими, цилиндрическими трубами, — кабак и палка! Сумасшедший идиот! Маньяк! Маньяк, который может навредить! Нет, чорт возьми, нужно принять меры… Может быть уж он тут… Может быть…

Легкий стук в дверь прервал размышления Петра Платоновича.

— Войдите! — сказал Петр Платонович.

Дверь отворилась и в кабинет вошел молодой человек, изящной наружности, в очках, с портфелем под мышкой.

— А! Сергей Владимирович! — небрежно процедил сквозь зубы хозяин, — садитесь! что нового?

— Ничего особенного! — отвечал молодой человек, почтительно пожимая руку хозяина, — работы прекращены, — вечером контора будет выдавать расчёт, — молодой человек порылся в портфеле и стал вынимать бумагу за бумагою, — вот смета праздничных, а это ведомость чернорабочих дней, ведомость прогулов и штрафных…

— Хорошо! Положите сюда, — и разберу потом, и вы потрудитесь просмотреть корреспонденцию от наших агентов.

Петр Платонович открыл несколько конвертов на иностранных языках и подал молодому человеку.

— Да, вот еще! В машинном отделении случилось маленькое несчастие, — спокойным тоном начал управляющий, — смазчик, при снятии шкива, попал рукою в колесо.

— Ну, и что-же? — также спокойно спросил Петр Платонович.

— Помяло.

— Он, конечно, в больнице?

— Да. Рабочие раздувают этот случай, но по заключению врача…

— «Рабочие раздувают!» — с раздражением воскликнул Петр Платонович, — скажите на милость! А кто виноват? Вероятно, он полез во время действия машины?

— Да, машина была в ходу.

— Ну, так и есть! Сколько раз было говорено! Вывешены аншлаги, приняты предосторожности! Отчего не была остановлена машина?

— Не знаю! — спокойно отвечал управляющий.

— Расследуйте этот случай! После завтра я буду сам. Виновный должен быть строго наказан!

— И окажется, что виновный сам пострадавший. Всегда так! Что вы будете делать с народом? Не угодно-ли взглянуть: только что кончили работать, — и почти все пьяны! — заметил управляющий.

Петр Платонович пристально посмотрел на него. Тот сидел хотя и в почтительной, по при этом в совершенно свободной позе, держался с сознанием собственного достоинства и походил скорее на гостя.

— Этот не и из таких! — подумал Петр Платонович, — с этим можно быть спокойным, он поладит!

— Хорошо! — сказал Петр Платонович, — я просмотрю отчеты. Теперь четыре часа, зайдите часа через два…

Управляющий встал и, отвесив поклон, удалился. Петр Платонович прошел по кабинету и снова остановился у окна. Сумерки сгущались. Кое-где, где домах засветились огоньки. По улицам торопливо мелькали темные силуэты прохожих.

Чувство какого-то неопределенного недовольства самим собою закралась в душу всегда бодрого Петра Платоновича. Мысль о брате не покидала его. Он отошел от окна, сделал еще несколько шагов по кабинете, потом вышел в гостиную и по узенькой лестнице с перилами из красного дерева и со ступеньками, обитыми сукном, сошел в зимний сад.

Это был его любимый уголок, где он отдыхал после многочисленных занятий, и был хотя не велик, но хорошо устроен и содержался прекрасно. Петр Платонович сел в особо устроенное кресло-качалку, подвинул к себе курительный столик, и за благовонной регалией предался покою.

Кругом было тихо. Цепкие орхидеи ползли по стенам из туфа, там и сям выказывая свои желтые, пахучие цветы; перистая арека и узорчатый кентий в недвижном воздухе протягивали свои неподвижные листья. А кантофеликс, с его красноватым стволом, усеянным черными иглами, величественно возвышался над самой головой Петра Платоновича. Маленький фонтанчик чуть слышно журчал, как бы убаюкивая своими однообразными звуками…

Но мысли Петра Платоновича были мрачны и тревожны. Письмо на серой бумаге не давало ему ни минуты покоя. Вспомнился ему городишка, где жил его брат рабочим на заводе, вспомнилась его высокая фигура в полушубке и аршинных сапогах…

Петр Платонович с досадой бросил сигару. А воспоминания опять поплыли своим чередом и, мало-помалу мысли Петра Платоновича перенеслись к тому времени, когда оба они с братом кончали курс в одном техническом заведении. Как круто разошлись их дороги! Вот он достиг цели жизни, — он богат, принят в лучшем обществе, женат на аристократке. А брат! Где-то он теперь?.. Сумерки все более и более сгущались, окутывая мраком сад, в котором пальмы протягивали свои ветви, походившие на гигантские мохнатые руки. Эти руки со всех сторон тянулись к Петру Платоновичу, как бы силясь отнять от него все его благополучие, стоившее ему многих сделок с совестью, многих лет борьбы и усилий.

— Мы переживаем время розни! — вспомнилась ему фраза одного оратора на каком-то парадном обеде.

— Рознь? — прошептал Петр Платонович, — пожалуй, правда! Отношения портятся… времена не те! Но что делать? Вот вопрос!..

Он глубже опустился в кресло, и медленно обвел глазами вокруг, как бы ища ответа. Было совсем темно, и в темноте с трудом различались предметы. От окон еще шел сероватый отлив цвета, но и он постепенно сгущался во мрак. Неподвижными, черными гигантами стояли пальмы, как бы готовясь каждую минуту раздавить того, кто находился у их подножия.

Петру Платоновичу снова вспомнился брат.

— Не сливаться-же в самом деле с народом, как это делает им! Какой вздор! — решил Петр Платонович, делая попытку рассмеяться. Но смеха не вышло. Назойливо лезли в голову воспоминания прошлых лет; лица близких некогда людей мелькали перед глазами.

— А может быть, он прав! — задал себе вопрос Петр Платонович, — нужно принимать более близкое участие в их судьбе, заходит иногда, когда не ждут, истолковать… расспросить…

И вдруг в нем явилось странное желание побывать теперь же на заводе. Конечно, нужно было сделать так, чтобы не быть никем узнанным…

Петр Платонович моментально сообразил план своего путешествия. Он тихонько прошел в спальню, надел охотничий полушубок, высокие сапоги, и, никем не замеченный, вышел на улицу.

В слабом освещении масляных фонарей мелькали темные фигуры рабочих… Некоторые были пьяны и шли, покачиваясь из стороны в сторону. Звуки гармоники, бабий визг и мужицкая ругань оглашали воздух.

Петр Платонович направился к своему заводу. Зловещий красный свет фонаря, прикрепленного к стене заводского корпуса, указывал ему путь.

И вот, Петр Платонович идет по широкому двору, окруженному с четырех сторон высокими кирпичными стенами. Как безмолвно и скромно вокруг! Как гулко раздается эхо его шагов!

Но зачем он идет сюда, что ему нужно? Петр Платонович вспомнил, что он идет к рабочему, которому помяло машиной руку.

Его обдало вонючими испарениями рабочего жилья. На руках у грязной старухи пищал ребенок. Это было нечто среднее между обезьяной и человеком. Маленькое, худое личико все в морщинах, огромная, словно налитая, почти сквозная голова, раздутый живот, и совершенно высохшие, как плети, повисшие руки и ноги.

Петр Платонович взглянул на старуху и узнал ее. Это та самая старуха, у которой брат жил на квартире; у ней желтое, как пергамент, лице, обрамленное космами седых волос, и сухие, длинные руки. Но как она попала сюда?

Петр Платонович хочет что-то сказать, но старуха манит его за собою. Петр Платонович послушно идет за нею: он знает, что она приведет его в тот темный угол, где на койке, в куче лохмотьев, лежит какой-то длинный, томный предмет.

Да, несомненно, что человек! Вот он даже слегка шевелится…

Петр Платонович приблизился, взглянул, и вдруг увидел торчащий наружу кусок истерзанного, покрытого запекшейся кровью мяса, по форме несколько напоминающего руку. Но как ее раздуло! Как измяло, искрошило эти крепкие, рабочие мускулы! Из порванных сухожилий белыми остриями торчат раздробленные кости…

— О, какой ужас!

Петр Платонович бросился к груде тряпок, стал срывать их одну за другой и разбрасывать на пол, — он хочет видеть лицо искалеченного человека, — во что бы то ни стало, — он хочет его видеть!

Вот уж он добрался до его головы, обеими руками взялся за нее, с усилием повернул к себе лицом…

— Брат!..

Петр Платонович проснулся.

Целые снопы света ворвались в зимний сил сквозь распахнутые настежь двери в столовую, где сверкали в серебре и грани хрусталя роскошной сервировки.

Старинные, бронзовые часы на камине мелодично пробили семь. Величественный лакей остановился на пороге в позе, исполненной благородного достоинства.

— Ваше превосходительство, кушать подано! — провозгласил он.

Петр Платонович с трудом пришил в себя. Холодный пот выступил у него на лбу, сердце шибко билось, пальцы, державшие сигару, дрожали.

— Сергея Владимировича, — в кабинет! — приказал он лакею.

Лакей ушел. Петр Платонович встал, прошелся немного, и по той-же лестнице поднялся в кабинет.

Управляющий его ждал.

— Вы были там… у этого рабочего? Узнали? Что он очень пострадал? — закидал его вопросами Петр Платонович.

— Пострадал не особенно… По собственной неосторожности! — спокойно доносил управляющий.

— Так, так! Но это нужно, все-таки, устроить, чтобы там никаких… понимаете? Поезжайте сейчас же, и отвезите его к жене… Он женат?

— И дети есть.

— Ага! Так отвезите им от меня, ну, там, на елку, что ли, сто рублей, — Петр Платонович подумал немного, — нет, не сто, полтораста! Слышите?

Управляющий с удивлением посмотрел на хозяина.

— Помилуйте… — начал он.

— Прошу исполнить мое поручение! — с ударением произнёс Петр Платонович выходя из кабинета.

Управляющий в след ему пожал плечами.

— С ума он сошел, что ли? — бормотал он в передней, облекаясь в шубу, — вот они все таковы, самодуры! Чорт-бы его побрал, даже обедать не оставил! Это уж совсем гадость!

Слушать можно здесь №3 https://audiobuba.ru/book/rozhdestve...h-pisatelej-2/