Истории со смыслом. Из жизни, из интернета

[Olexara]

"Бывало, ни одна девка допрежь брака не давала. Блюла себя и отца с матерью не позорила. О, как!"
- доносится до меня голос бабы Кати, греющей на печи "косточки" перед сном. Я дожидаюсь её на просторной железной кровати, утопая в перине. На самом деле, время "детское" - семь вечера, но зима "выключила свет" и за окном темно.Бабушка напрасно "лектричество" жечь не любит, предпочитая считать, что наступила ночь и пора спать. Она встаёт вместе с петухами и, успев умотаться за день, засыпает легко. Чтобы не задремать на печи и не перегреться, она садится на любимого конька и рассуждает на темы нравственности. В частности, о том, что честь нужно беречь с младых ногтей.

Не боясь сказать "лишнее," бабушка воспитывает меня в этом направлении откровенными историями - примерами из собственной жизни. Довольно рано познакомившаяся с произведениями, опережающими программу шестого класса ("Гроза," "Анна Каренина и проч.), многое из сказанного бабой Катей, я понимаю легко.

Никто из взрослых не решится со мной на такие речи, только она. И, когда позёвывая, бабаня говорит:"А вот был случАй... Будешь слухать, али уж спится?" я выбираю "слухать."

"Семья энта через шесть домков от нас проживала. Батька с маткой, сын старшой да две дочки - Дуня с Настей. Жили оне справно: коровки, козы, курей полон сарай. Девок баловали. То платьишки справят, то лент шелкОвых накупят, леденцов с базара привезут.

Но строго от них требовали оставаться нецелованными пока замуж не выйдут. Девки - то видные, крепкие. Хороших женихов для них ожидали родители. И потому поручкаться с парнями не дозволяли (голос бабушки звучит очень одобрительно).

В деревеньке-то, как у нас в проулке, не скроисся: все друг по дружке всё ведали, обо всех мнение имели. Вот одну сЕмью не любили. Оне пришлые были, городские. Хотя кака семья - мать да сын. Оба ленивы, бестолковы, а парень-то чисто цыган. А приехали, чтоб догляд за тёткой делать - после операции она была. Можа поживиться надеялись, ненай почему из городу сорвались. Парня звали Петруха, уж лет 25 было ему. Како было хозяйство, оне развалили, огород повялый стоял.

Мать, навроде учителка, в школу работать пошла. Петька в учеником в кузню. Но толк от него небольшой был и все отцы-матери дочерям заказали даже в сторону энтого парня глядеть. Дуньке, конечно тоже. Ей доходило осьмнадцать лет, а младшей - Насте, шешнадцать.

Так вот Дуню родители хотели ещё годок помариновать для пользы свово хозяйства да в другу деревню отдать - зажиточный жених-вдовец её дожидался. Ему и приданого не надо было, посулил сам обогатить.

И так красно всё придумано было - лучче не надо! Никто и не ждал козы от родной дочери. Верней, козла. Кажись, июль был. Заявляется в энту семью, к Кузьме с Анисьей, Петька с мамашей и друганом своим. В руках бутыль самогона, в фуражке ромашке торчит. И прям с порога:"У вас товар, а я купец(а молчит, стервец, что всё скупил давно)."

Анисья, матерь Дуньки, давай хохотать:"Ты кого ж на нашем дворе сватать собрался, голытьба -неумеха? Разве что ль козу - Бяшку?" Пётр лицом передёрнулся, но стерпел. Косится на Дуню, а она онемела и, стала, как маков цвет.

Ну, всё ж вымолвили горе- сваты, что за Дуней пришли - сватать:"А приданого нам никакого не надо - только девку отдайте." Кузьма, папаша ейный, куражиться начал:"Ишь, чё удумал. Долго выбирал? Ты кто есть таков и каким ветром тебя в нашу деревню придуло? Наша Дунька и красавица, и рукодельница, приданого три сундука и корова с козами дожидаются. А ты, почитай, безродный, ничего о тебе не знаем и знать не желаем. Забирай своих провожатых и подьте вон!"

Тут Пётр побагровел лицом, под ноги отцу Дуни слюной махорочной цыкнул и говорит:"Мне што, я уйду. А только три разА ко мне на поклон придёте, а я думать стану. Ежели нет, готовьте бочку, в которой будете свою дочь солить. Окромя меня никто её не просватает!"

Его взашей и вытолкали. Отец с матерью, не просватанной невесты, в недоумение от наглости Петра вошли, а Дуня, охнув, им в ноги повалилась:"Не губите, родимые! Тижёлая я от Петруши!" Сначала-то думали блажит девка, но она глаза подняла, а в них - правда и мУка.

"Ах ты ж, гада!" - заорал Кузьма и, если б не жена, прибил бы поленом девку. Анисья на ём повисла (а баба грузна была), тем и спасла дочерь. Потом сама, жалеючей материнской рукой, оплеух ей отвесила. Дунька с месяц с синяками ходила. Но всё ж не полено.

Думать сели. Брат Дуни, Федя, был готов убивать стервеца идти, но Кузьма-то уж охолонулся и говорит:"Убьёшь - посадят, а Дунька с позором останется. Чем хорошо?" И порешили оне, что придётся-таки идти к Петру на поклон. Дождались темноты (стыдоба ведь невиданна!) и пошли в дом "цыгана."

И как он предсказывал, неделю за неделей ходили. Петька наотрез не отказывал Дуньку за себя брать, но кобенился. Мол, ещё тропинка от вашего дома до мово не протоптана!"

Такие дела антиресные скоро всей деревне стали известны. Как на спектаклю глядели. И одна тараторка тако-оо высмотрела! Сама не своя прибежала к Анисье и докладыват:"Вы в какой раз Петьку сватаете, а он вашу Дуньку в лесу на себе катат!" "Эт-то как?!" - помертвела Аниска. "А так - друг на друге лежат!" На везенье, Кузьмы дома не было и энтих страстей он не слышал.

Мать Дуньки пошла в избу Петра и там его дождалась, встренула со словами:"Берешь Евдокию замуж или в сарае есть у меня верёвка - на всю нашу семью хватит." Петро смекнул, что пришёл край. Взял ту самую бутыль самогона, мать с огорода вызвал и в тот же вечер Дуня была по тихому пропита.

Только Петька таперь и приданое затребовал: корову, коз сколько-то. И сундуки с одёжей, постелью, перина пуховая - всё в его избу ушло после срамного гулянья. Деревенских много пришло, но больше поглядеть да перекреститься со словами:"Чур меня, чур."

Но спровадив Дуню за Петра, семейство Кузьмы зажило так, будто дочери старшей у них не бывало. И даже, когда она дитём разродилась, ни смотреть, ни крестить не пошли. Под страхом отречения от любови родительской, брат Федя и сестра Настя, Евдокию стороной обходили. Не жестокое сердце родители проявили. А знали оне, что иначе быть их воротам навеки дёгтем измазанным, а в доме ишшо одна дочь подрастат.

Деревенские отца с матерью одобряли, а Дунькину семейную жизнь непотребством так и считали. Бабы с ней языками не цеплялись и слюны не жалели в след плюнуть. Помурыжились оне так, продали скотину и всё, что могли да в город подались - свекровь, её сын, Дуня с робёнком. А тётка больная не дожила до стыда. Это всё незадолго до начала голодухи было, когда деревнями помирали. Ещё, правда, Фёдор, старшой брат Дуни успел жениться. А младшу сестру, Настю, никто за себя не взял."

Бабушка ставит точку и, кряхтя, сползает с печи. До меня доходит:"Ты про сестру своего мужа Фёдора рассказывала, тётку Дуню, да?" Почему-то бабуле такая сообразительность не "ндравится." Она ходит по комнате в темноте, пьёт из ковшика. Наконец, ворчит:"А хоть про кого. Спортила жизнь и сестре, и матке с батькой да и в город смоталась. В голод оне помёрли. Все, окромя Насти. Но клеймо к ней прилипло - не смыть. Прожила вековухой."

Бабушка шустро засыпает, а я ещё долго размышляю над историей. Мне в ней не хватало остроты. То ли дело Катерина из "Грозы": "Друг мой! Радость моя! Прощай!" И, кажется, с обрыва прыгнула. Вот где мурашки!

... Лет через пять я узнала, что у истории про нашу родственницу Евдокию, имелось продолжение. У Петра с матерью на краю города был засыпной домишко. В него они все и заселились. Дуня родила ещё двоих сыновей, но это уже перед самой войной. Им было три года и пять лет. Пётр и старший сын ушли на фронт. Евдокия устроилась поломойкой в управу, а вскоре получила сообщение, что её муж пропал без вести.

Решив, что теперь она вдова и надо устраивать жизнь, Евдокия сошлась с мужчиной. Он шоферил в той же управе - возил большого начальника. С ним стали жить сытнее. Кто? Дуня, её два малых сына и свекровь. Последняя претензий снохе не высказывала. Занималась детьми, где-то подрабатывала чуток, сопела в две дырочки.

Дуня, будто боясь опоздать и на войну внимания не обращая, родила девчонок погодок - ярко рыжих в отца - шофёра. Он их на себя записал, а с Евдокией они просто так жили. Сожительствовали.

А только письмо пришло. Некая женщина писала, что Пётр, муж Дуни, жив, но стал безногим и почти глухим. Побирается, ночует где придётся. Вот на зиму она, из жалости, приняла Петра к себе. В конце шла приписка, что мужчина тоскует по семье, детям, матери, по жене Дуняше, но боится вернуться и писать сам. Но у Дуни есть выбор - не отвечать (и тогда он, как-нибудь сам разберётся с проклятой жизнью) или забрать домой. Адрес прилагался.

Письмо неграмотной Дуне прочитала мать Петра. В тот же день женщина отпросилась на работе и поехала за мужем. Искать ей по помойкам Петра не пришлось: он проживал в семье доброй солдатки - вдовы. Уж какие были между ними отношения, Дуня разбирать не стала, но та навзрыд плакала, собирая скромные пожитки Петра.

О том, что его семейство увеличилось на двух рыженьких девочек, Пётр узнал лишь перевалившись через порог своей засыпной избушки. С их отцом Дуня рассталась заблаговременно. "Родились - вырастим,"- вот всё, что сказал Пётр Евдокии. Подсуетились и девчонок переоформили на него. Бывший сожитель, кажется, не возражал. Старший сын Дуни и Петруши погиб и мужа с женой шибко поддерживало наличие ещё четверых детей.

Эту часть истории мне рассказала мама моя, когда мы возвращались с похорон дяди Петра. Он лежал в гробу - короткий, в чёрном костюме, с медалями. Тётя Дуня, совсем старушка, кажется, не совсем понимала отчего собралось столько народу и всё спрашивала у дочерей, с одинаковыми, рыжеватыми волосами:"А где Петруша?"

Здесь же были два её сына - немолодые дядьки, наверное, когда чернявые, как отец. Они растерянно переглядывались с сёстрами и бормотали матери:"Да вот же он, мама." Она кивала, трясущейся головой и снова спрашивала, где Петруша...

Автор: Лина