Истории со смыслом. Из жизни, из интернета

[Olexara]

Разведенный мужчина страдает полтора года в среднем. Женщина укладывается в шесть месяцев.
Ей некогда.
Там вообще все наоборот. Она не станет пить в темной кухне тормозную жидкость. Пусть даже и отфильтрованную сквозь дуршлаг.
Женщина приберется, украсит дом, приготовит салатик и бутерброды с красной рыбкой. Купит сухого вина. Может, даже две (!) бутылки. Горевать так горевать. И так посидит с девчонками, что никто не вспомнит, зачем собирались.
Женщина купит платье. Заведет роман на курорте. И еще один, на работе. Запутается в отношениях, падет морально, вознесется в глазах подруг, получит массу удовольствий, и все из-за этого мерзавца. Даже освоит второе образование от безысходности.
Встретив бывшего с какой-то проституткой, не сразу узнает.
Потом подумает, хорошо бы врезать обоим.
Но лишь вежливо улыбнется…

© Слава Сэ

[Olexara]

Мне 30, я владелец паба. На работу езжу на метро. Внешне огромный такой бугай. Однажды на выходе из вагона увидел, что одна девочка с рюкзаком не может своими силами вытиснуться. Решил ей помочь: взял за капюшон и вышел вместе с нею. На следующее утро, смотрю, ищет меня глазами в вагоне — так мы 2 месяца вместе и ездили, я помогал ей выходить.
Она давала мне слушать свою музыку и вообще вела себя мило и скромно, я даже начал жалеть, что ей всего лет 15. Но в один из дней выяснилось, что она ездит не в школу, как я думал, а на работу в Управление социальной политики и ей 25. Оказалось, что я 2 месяца выводил из метро за капюшон чиновника. И это был бы самый эпичный провал за 30 лет, если бы она не согласилась сходить со мной в кафе.
----
«Вдруг судьба? А я не накрашена», — всегда твердила я себе. Пока не сломала ногу в двух местах, упав в ванной. Поехала в травмпункт с не добритой ногой, полустертым лаком на ногтях, в бабушкиной кофте и без намека на макияж. Встретила там свою судьбу — парня со сломанной рукой и недобритой наполовину бородой. Вместе уже 5 лет.
---
Как-то раз пошла в клуб с подругой, сижу за барной стойкой, подходит ко мне парень и говорит: «Поехали ко мне, я покажу тебе своего енота». Нет, меня, конечно, клеили, но так — впервые. Стало интересно, поехала. Приезжаем, он открывает дверь, а ему навстречу выбегает НАСТОЯЩИЙ енот! В общем, несколько месяцев уже живем вместе: я, парень и енот Гарик.
---
5 лет назад я сбросил с балкона пакет с водой на голову незнакомой девушке. А вчера узнал, что 5 лет назад моя жена (а мы познакомились 3 года назад) шла на свидание с человеком, который должен был сделать ей предложение, но какой-то ублюдок сбросил с балкона на нее пакет с водой, и она не смогла прийти вся такая мокрая. Ее парень посчитал это очень несерьезным отношением к нему, и они расстались. 5 лет назад я сорвал свадьбу моей нынешней жены! Горжусь!
---
Мне 35. На работе я начальник, в жизни — отшельник. У меня нет друзей, но есть одна неизменная привычка: я хожу в один и тот же паб, сажусь в самый конец бара и просто пью «Гиннесс».
В один из обычных вечеров в пабе кто-то неожиданно закрыл мои глаза руками и спросил: «Угадай кто?» Девушка сзади поняла, что ошиблась и, извинившись, ушла в другой конец бара. Она была такой молодой, легкой, с глазами как две большие черные бусины — не такой, как все. Я не мог больше думать, да и «Гиннесс» вдруг стал каким-то горьким.
Она все это время ждала там кого-то, но, видимо, тщетно. Я как сумасшедший стал придумывать, как же с нею заговорить, но ничего не приходило на ум. Бар закрывался, она засобиралась. Я выбежал и ввиду ужасной погоды и ее грустного вида предложил подбросить ее до дома.
В машине она болтала без умолку — в ней было столько жизни! Я забыл попросить ее номер, опомнился только дома. Пришел в паб через неделю, а там она. Сидит на моем месте. Я закрыл ее глаза руками и спросил: «Угадай кто?» Она захохотала и крикнула: «Я думала, ты никогда не появишься здесь!»
----
Ехала в автобусе на экзамен и вдруг слышу внутри себя: «Сойди на этой остановке, зайди в кафе, сделай мостик». Я думаю, что за ерунда, у меня экзамен! Автобус останавливается, у меня внутри что-то щелкает, и я выхожу. Захожу в кафе, делаю мостик и слышу, как мне мужик что-то кричит. Я как рванула, а мужик за мной! Догнал и спрашивает, почему мостик сделала в кафе. А я говорю, что сама не знаю. Он чуть не заплакал. Месяц назад его семья погибла в автокатастрофе. Он не мог смириться и решился на суицид. Обедал и думал: «Бог, если ты есть и я должен дальше жить, дай мне знак». И тут я такая...

[Olexara]

Длинный рассказ, но интересный.

В последних кадрах истории под названием «Москва слезам не верит» наблюдаю, как Алентова наливает Баталову суп из супницы.
Женщина, ответственный работник, не умеющая готовить! И вдруг супница. Шепчу про себя: «Не верю».
Задумываюсь. Наливаю сто граммов тутовой. Вздыхаю. Выпиваю. Сажусь в кресло.
Когда в наших сервизах была супница...
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница. У нас был чешский сервиз на 12 персон, с желтыми такими тонкими цветами и зелеными с золотом листьями. Родители поженились в 66-ом и сразу купили его. Да, и вот супница в том чешском сервизе тоже, разумеется, была.
Мама, вообще, сразу же переменила у отца в доме все хозяйство. Папа был старше мамы на тридцать шесть лет. Но молодость побеждала.
Она повыбрасывала старую мебель. В печку пошел старый дореволюционный ореховый гарнитур. Я застал только обеденный стол от него, на ножках в виде львиных голов. Но стол пылился на веранде, на даче. Его всерьез никто уже не воспринимал. На нем в августе чистили грибы, а в остальное время складывали всякий хлам. Львы грустно доживали свой век среди дачных развалин.
А в городскую квартиру купили новую мебель. Полированную. Это с гордостью, знаете, произносилось: «Полированная мебель!»
Полированный секретер купили (елки-палки, современные дети не знают уже такого слова). То есть это был такой книжный шкаф со стеклянными двигающимися дверцами. За дверцами стояли классики, в основном, в виде многотомных собраний сочинений.
И еще там была деревянная дверца, которая открывалась вниз, образуя стол, за которым можно было работать. Он, собственно, и назывался «секретер». Папа хранил за этой дверцей черный с хромом «Ундервуд», перепечатывал на нем вечерами свои стихи и безнадежные письма в редакции.
«Тук-тук» щелкал «Ундервуд» по синей ленте, «тук-тук-тук».
— Иля, не трогай пишущую машинку!
Купили два кресла с полированными деревянными ручками. Блестящие такие ручки! С четко выполненными прямыми углами! Позже, когда мне подарили перочинный нож, первое, что я сделал — вырезал на этих четких полированных углах несколько глубоких зазубрин. В тот момент это была единственная возможность немедленно испытать новый ножик на остроту.
Купили тогда же сервант (еще одно слово, уходящее в забвение). Сервант, разумеется, тоже полированный, в котором за такими же стеклянными дверцами на стеклянных полках стоял тот самый сервиз. В серванте тоже была деревянная откидная дверца. Но поменьше и повыше. За ней находилась таинственная область, стенки которой были украшены зеркалами. В зеркалах отражались бутылки вина и хрустальные фужеры. Вино отец обычно покупал марочное крепленое, в зеленых бутылках с красочными этикетками с золотыми тиснеными медалями. Коньяк — армянский пять звезд и тоже с медалями. Бутылка «Столичной». Бутылка «Посольской». Шампанское. Вообще, бутылок всегда было с десяток или больше.
Область эта таинственная называлась «бар». И связана она была в моем детском сознании всегда с праздником. Родители без повода туда не лазили. Если открывался бар, значит, придут гости. Будут интересные разговоры и вкусная еда. Очень вкусная еда.
— Илюша, помоги-ка нарезать салат!
Еще купили родители в прихожую полированный трельяж и в мою комнату — полированный шкаф. На трельяже стояли духи «Красная Москва» — запах, казавшийся мне лучшим в мире. А косметики никакой, представьте, на нем не бывало. Папа со смехом рассказывал маме, как друзья говорили ему на ухо:
— Ах, Арон Захарыч, хорошую ты нашел себе жену, скромную. Молодая, а глаза не мажет.
Это про трельяж. А вот в полированном шкафу висела новая каракулевая шуба, в моем детском восприятии изрядно проигрывавшая маминой старой шубке из кролика. Кролик был пушистый, его было приятно гладить. А еще на полке лежала коробочка с чешской бижутерией. Мама никогда эти штуки не надевала. Но красивее тех чешских брильянтов в золоте, скажу я вам, не видывал я нигде!
Помню, что когда из Омска приезжала мамина родня, бабушка с дедом, тетки или дядьки, шкаф превращался в «шифоньер», трельяж — в «трюмо». Фужеры в серванте становились «фужорами», а сам сервант — «буфетом».
И стол еще был тогда куплен в большую комнату полированный. Такой залитый толстым слоем лака раздвижной обеденный стол. Ужасно блестящий, как зеркало. И я долго бродил вокруг него, побеждая соблазны. Но однажды все же не победил. Нацарапал на нем иголкой слово «дурак». Потому что на таком блестящем невозможно было не нацарапать.
— Илья, вот постой в углу и подумай!
Это был исторический угол, в коридоре возле туалета. Ох, сколько там было передумано.
И вот за этим раздвижным полированным столом устраивались семейные обеды по праздникам или просто в воскресенье.
Приходили родственники, друзья.
Приходил старинный папин товарищ Лев Иосифович Бронь с молодой женой Катей. Ну, то есть, Льву Иосифовичу было к шестидесяти. Он был папин ровесник. Но он был маленький, лысый и оттого — старик. А Кате лет сорок пять. Она была в брюках (ого!), и волосы у нее были рыжие от хны и кудрявые от бигудей. Я вообще не понимал, почему Катю шепотом называли все молодой.
Приезжала из Кишинева папина сестра тетя Берта, высокая и красивая, как папа. Тете Берте категорически не нравилась эта история про папины пятьдесят пять и мамины восемнадцать. Категорически. Каждый раз она с подозрением вглядывалась мне в лицо, подробно изучала его, но, в конце концов, выносила оправдательный приговор:
— Нет, все-таки очень похож на Арончика. Вылитый папа!
Приходил сын тети Берты, тоже Илья, к своим тридцати пяти годам — доктор физмат наук. Чтобы стать доктором ему удалось поменять в документах отчество «Исаакович» на «Иванович». Помогло. Илья Иванович жил в Питере и приходил часто. С папой они играли в шахматы.
Еще приходила мамина подруга Раечка с другом Аркашей. Раечка была высокая, крутобедрая такая, с шиньоном и частоколом черных колючих шпилек. А Аркаша — щупленький, замухрышный какой-то, с большим носом и слушался ее во всем. Он потом в Израиль уехал, а Раечка осталась тут, приходила одна, плакала.
В доме, вообще, часто бывали люди, собирались застолья. Гостей принимали, гостям были рады, умели вкусно и добротно готовить и любили гостей потчевать. Это понятие тоже, по-моему, ушедшее, или уходящее. Не просто «я вам поджарю мясо», например, или «чаю налью». А вот я вам приготовлю много и разное и от души, и стану весь вечер с удовольствием вас этим потчевать.
Знаете, я помню этих неторопливых людей семидесятых. Неторопливые речи. Неторопливые умные тосты. Неторопливые домашние такие шутки.
Это были люди особой закваски. Они выросли в голодные двадцатые. В начале тридцатых они пошли в ВУЗы, потому что знали, что только так они смогут подняться из бедности. Потом пришла война и поломала все их планы. Они не были особыми героями. Но четверть века назад они победили, потеряли почти всех близких, и сами остались живы, чему удивлялись потом чрезвычайно. Все это время после войны они тяжело и честно трудились и были уверены, что они заслужили теперь хорошую жизнь.
Знаете, у них была какая-то особая стать. Они были подтянуты. Они хорошо танцевали. Они умело ухаживали за женщинами. У них, кстати, была удивительно правильная интеллигентная речь. И все эти многотомные собрания сочинений они, между прочим, честно прочитали. Могли за столом декламировать Лермонтова, Есенина, или Некрасова. Симонов был им свой, его стихи были частью их жизни.
Они приходили, хорошо одетые. В костюмах мужчины. Жены их — с высокими прическами, в хороших платьях. Мужчины отодвигали своим дамам стулья, усаживали их. Потом уже садились сами, устраивались за тем полированным раздвижным столом, где под скатертью нацарапано было на углу «дурак». Клали скатерть себе на колени. Повязывали салфетки.
Стояло на этом столе три тарелки у каждого: широкая, на ней — салатная, а сверху — глубокая.
А рядом с тарелками лежали тяжелые мельхиоровые приборы, которые я должен был начистить к приходу гостей содой до блеска. Ложка лежала столовая справа и три ножа. А слева — две вилки. Это были приборы для салатов, для горячего и еще один нож был рыбный.
И льняные салфетки лежали каждому гостю, под цвет льняной же скатерти.
Фужеры и рюмки были хрустальные. Салатницы тоже хрустальные. И детей не пускали тогда за взрослый стол. Потому что это было им неполезно.
И вот я помню, как мама подавала в той супнице гостям суп. Когда с супницы снималась крышка, все понимали, что это куриный бульон, дымящийся куриный бульон, с домашней лапшой, кореньями и яйцом. Мы только вчера месили с мамой крутое тесто, раскатывали его деревянной скалкой на тонкие листы, а после нарезали лапшу широкими полосками. Никакая нонешняя паста не сравнится с той домашней лапшой.
А к бульону, кстати, подавались еще маленькие пирожки с мясом и с капустой. Два пирожочка были заранее выложены каждому гостю на его пирожковую тарелку.
И помню, как маленький лысый Лев Иосифович Бронь, выпив рюмочку «Посольской», заедал ее ложечкой горячего душистого супа с лапшой и яичком, наклонялся к папе и, готовясь отправить маленький пирожочек в рот, шептал нарочито громко:
— Ох, Арончик, и хозяйка же твоя Люся! Ох, и хозяйка.
И подмигивал маме.
И видно было, что папе это чрезвычайно приятно, и маме это тоже приятно, а вот Кате, жене Льва Иосифовича — не очень.
После супа, когда глубокие тарелки уносились в кухню, все принимались за салаты с закусками. Классическими были Оливье и кальмары с рисом и жареным луком. А еще крабы. Я застал, знаете, время, когда салат с крабами делали, между прочим, с крабами. Это было вкусно.
Шуба, разумеется, была тоже. Мама добавляла в нее зеленое яблочко. Это был такой семейный секрет.
А еще маринованные грибы стояли на столе. А еще фаршированные грибной икрой яйца. Вы закусывали когда-нибудь водочку фаршированными яйцами?
А прозрачнейшее заливное из белой рыбы с желтым в белом ободочке яичным глазком, алой морковочкой и зеленым горошком? К заливному подавался хрен, который папа выращивал и готовил сам. Хрена было всегда два вида: в сметане и со свеклой. Каждый лежал в своей баночке из того же чешского сервиза. Из-под крышечки выглядывала малюсенькая позолоченная ложечка. Гости брали ложечкой хрен и накладывали его густым толстым слоем сверху на заливное.
Вообще, много было за столом рыбы. Папа работал в пищевом институте. Он был главным экономистом ЛенГИПРоМясомолпрома, что располагался в начале Московского проспекта, и ездил в частые командировки по всей стране. Поэтому на столе была красная рыба с Дальнего Востока, черная икра и осетрина с Волги, палтус и зубатка — из Мурманска или Архангельска.
А еще мама пекла пирог с зубаткой. Тесто — слой лука — слой зубатки — слой лука — слой зубатки — тесто. И это, я вам скажу, — да. Пирог из зубатки — это да! Вкуснее вряд ли что-то бывает.
Также бывали на столе нежнейшие паштет и форшмак. Оба блюда готовил отец. Делал это так, как готовила, наверное, еще его мама, погибшая в блокаду баба Сима. Он не крутил их через мясорубку, а долго-долго рубил сечкой в деревянном таком корыте. По сути, рубил все составляющие и, очевидно, одновременно взбивал их.
Когда с закусками заканчивали, убирались ненужные уже салатные тарелки и приборы, и в комнату вносилось главное блюдо праздника.
Это мог быть, разумеется, гусь с яблоками.
Гусь с антоновкой. А?!
Папа хранил антоновку на даче почти до следующего лета. Перед праздником мы отправлялись с ним на электричке в Мельничный Ручей, со станции шли пешком по дорожке мимо небесно пахнувших дегтем просмоленных шпал. Мимо заборов пустующих зимою соседских домов.
В промерзшем доме, пахшем отсыревшими обоями, лезли по скрипучей деревянной лестнице на чердак, откуда доставали пару закутанных в старые одеяла ящиков. Одеяла разворачивали. Под одеялами обнаруживались кипы стружки, в которую были надежно зарыты яблоки — отборная, без единого пятнышка, едва отливающая нежной зеленью антоновка. Папа брал яблоко и подносил мне к носу той стороной, где палочка:
— На-ка, подыши!
Антоновка пахнет антоновкой. Это единственный во Вселенной запах.
Или это могла быть пара уток, фаршированная кислой капустой. Или большой свиной запеченный окорок на кости, густо нашпигованный солью, перцем и чесноком. Это могла быть также и баранья нога, издававшая особый аромат бараньего сала, трав и морковки, с которыми она вместе тушилась.
Страшный совершенно наступал тогда момент, тишина опускалась: а кто же решится разделать принесенное блюдо? За дело брался папа, ловко управляясь большой двузубой вилкой и огромнейшим ножом, раскладывал куски по кругу под одобрительное мычание мужчин и слабое повизгивание осторожных женщин.
После горячего обыкновенно танцевали. Недавно была куплена полированная опять же «Ригонда» — модная радиола Рижского завода ВЭФ. Ставили на нее пластинки. Не помню, чтобы слушали у нас в доме модные тогда ВИА. Помню, что был Оскар Строк, помню, что был еще Утесов, Марк Бернес.
Папа был похож на Бернеса. У меня и сейчас губы подрагивают, когда слышу:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась
Лишь сейчас?
Любовь пятидесятипятилетнего мужчины и восемнадцатилетней провинциальной девочки. Чьим воплощением стала наша семья. Любовь, которая закончилась через восемь лет папиной смертью.
— Иля, мальчики не плачут! Мальчики должны быть мужчинами!
Пока гости проводили время за танцами, мама уносила обеденную посуду и накрывала к чаю. Чашки были — знаменитые Ломоносовские «золотые ромашки». К каждой чашке с блюдечком давалась такая же золотая тарелочка и опять же тяжелые мельхиоровые чайные ложки.
Что ели на сладкое?
Король любого праздника — Наполеон и практически всегда — безе.
К приготовлению крема и безе привлекали меня: отделять белки от желтков, а после — взбивать вначале сами белки, а в конце уже белки с сахаром в ручной такой кремовзбивалке. Она так именно и называлась. Слова «миксер» тогда еще не было. А кремовзбивалка — это такая была литровая широкая банка, на которую накручивалась белая пластмассовая крышка с венчиками внутри и ручкой для кручения снаружи.
После того, как безе выпекалось, его выкладывали горкой, промазывая каждый слой заварным кремом, в который добавляли грецкие орехи. Все это чудо вносилось в комнату и, к радости сидевших за столом мужчин, громко оглашалось его название: Торт «Поцелуй Хозяйки». Мужчинам нравилось.
Чай пили неторопливо, нахваливали ту самую хозяйку, поднимали бокалы со сладким вином. Мужчины пили коньяк.
Допивали чай, начинали собираться. Хозяева старались гостей удержать. Гости потихонечку поднимались. Благодарили. Расходились.
Мы с папой носили посуду в кухню. Мама мыла, звенела тарелками. Потом наступала тишина. Мама вытирала мокрые руки передником.
— Илюша, спасть!
Родители за стенкой садились в кресла и обсуждали прошедший вечер. Вслушиваясь в их приглушенные голоса, я засыпал.
Та супница, знаете, долго потом продержалась в нашей семье. И даже сослужила нам некоторую особую службу. Когда через короткое время папа умер, и мы остались с мамой почти без каких-либо средств к существованию, однажды, приподняв зачем-то крышку, мама обнаружила в ней сто рублей — заначку, которую папа оставил, уходя последний раз из дома в больницу.
Интересно, что должно случиться, чтобы мы снова начали подавать суп в супнице? Дети наши, еще более торопливые, чем мы, точно не станут. Может быть, внуки?
Сейчас этих людей из семидесятых нету уже в живых. Остались только мы. Которые сами были тогда детьми. Которых родители не пускали тогда за стол, потому что это было для нас неполезно. И я, знаете, когда принимаю нынче гостей, нет-нет, да и скажу особый тост за детей. В том смысле, что давайте выпьем за них. Чтобы им было потом, что вспомнить и о чем всплакнуть. Потому что, когда мы умрем, они будут сидеть за этим столом после нас.
© И. А. Забежинский

[свернуть]

__________________________________________________ ____________

[Olexara]

__________________________________________________ _________________________

[Olexara]

Половой вопрос

Шёл 1989 год. Советский Союз трещал по швам. Вместе с ним трещали и моральные устои. Но ещё оставались нетронутые тлетворным влиянием перестройки девушки. Именно такой и была молодая выпускница педагогического института Ирина Ивановна. Воспитанная матерью филологом, потомственная учительница она отворачивалась (при матери) когда по телевизору в фильмах показывали скромные советские поцелуи. А недавно вышедший фильм "Маленькая Вера" считала чёрной порнухой. Но конечно же не сдержалась и посмотрела.

7Б был бы неплохим классом. Если бы не Петя Кучеренко. Он был хулиганом и грозой параллели с 1 класса. И чем дальше тем более отвязными становились его шутки. Тем меньше он считался с авторитетом старших. Ирина Ивановна стала первой, на ком он стал проверять степень своей безнаказанности. Но до сегодняшнего дня шутки его были глупыми и детскими.

Шёл последний урок — урок литературы. Ирина Ивановна пыталась донести до учеников всю трагедию жизни и смерти Мцыри. Его подвиг, его чувства. Но класс откровенно скучал. Петя скучал больше всех. Никакого подвига в том, чтобы убежать из монастыря и тут же сдохнуть он не видел. Но слова "ко мне он кинулся на грудь, но в горло я успел воткнуть" не давали покоя начинающим просыпаться гормонам.

Неожиданно для самого себя, Кучеренко встал и уже почти сформировавшимся баском на весь класс сказал.

— Ирина Ивановна, может быть прекратим заниматься фигней и обсудим половой вопрос?
— Половой вопрос? — переспросила учительница.

Она все еще была мыслями в горном монастыре и любовалась красотой природы. Когда смысл сказанного наконец дошёл до Ирины Ивановны, слёзы брызнули из её глаз и она всхлипывая выбежала из класса.

В учительской сидели учителя старого поколения. Среди них выделялась Людмила Викторовна — 50 лет, завуч, член партии, КМС по метанию ядра, 190 сантиметров роста и 120 кг веса. Ирина Ивановна вбежала в учительскую, упала на стул и громко разрыдалась. После кружки чая она рассказала что произошло.

— Я разберусь! — рявкнула Людмила Викторовна и, кажется одними мышцами ягодиц, отбросила стул к стене.

Как и любой класс оставшийся без учителя 7Б шумел. Но никто не ушёл домой несмотря на то, что урок был последний. Распахнулась дверь и в класс вошла Людмила Викторовна. Сразу воцарилась такая тишина, что стало слышно как на шкафу совокупляются мухи.

— Все свободны, Кучеренко остался!

Класс молниеносно, но при этом в абсолютной тишине очистился от детей.

— Кучеренко, я считаю, что ты достаточно взрослый, чтобы не только обсудить половой вопрос, но и приступить к практическим занятиям. — сказала завуч и закрыла дверь класса на ключ.

Вся жизнь пролетела перед глазами Пети. Его яички сжались до размера горошин. Не так он представлял свой первый секс. Холодный пот предательской струйкой стекал по спине и щекотал между булок.

— Я... Я не хочу. Не надо. Я больше не буду. — лепетал он.
— Сейчас ты у меня будешь жить половой жизнью! — гремел голос Людмилы Викторовны. И она неумолимо надвигалась на Кучеренко как айсберг на Титаник.

Когда хулиган уже вжался спиной в дальнюю стену и между ними оставалось каких то пару метров. Она остановилась и указав рукой в угол сказала:

— Вон там ведро и тряпка. Берешь их и драишь полы до зеркального блеска! Вот такая у тебя будет сегодня половая жизнь!

Петя Кучеренко шёл домой. Он курил не прячась ни от кого и улыбался. Сегодня он не стал мужчиной, но был этому несказанно рад.

[Olexara]

__________________________________________________ ______________

[Olexara]

__________________________________________________ ____________________

[Olexara]

__________________________________________________ __________

[Olexara]

Вот, все говорят патчи, патчи. А что это такое, не все знают.
Но у вас есть я, и я расскажу.
Короче, это такие листочки из типа геля или как бы желатиновые, чтобы накладывать на веки.
Говорят веки от этого делаются эластичные, мягкие, пропадают отеки и разглаживаются морщины.
И я купила.
Я же вообще стремлюсь идти в ногу со временем.
И вот, купила, да.
А там по десять и пять не продают.
Там сразу маленькое ведро этих патчей. Такая коробочка с крышечкой и там они. Но под крышечкой, на самом деле, ещё крышечка с хвостиком, для большей герметичности, видимо. Ну, чтоб эти патчи не высохли.
И ещё там ложечка. Чтобы, видимо, руками их не мацать и микробы внутрь коробочки не заносить, вот мануальная ложечка.
Ну, то есть порядок такой: сначала откручиваешь крышечку, потом тянешь за пипочку и открываешь другую крышечку, потом ложечкой достаёшь патчу, накладываешь ее на веко, потом снова ложечкой берёшь другую патчу, наклеиваешь на другое веко.
Вы когда-нибудь бывали в цирке?
Я была.
Жонглёры меня всегда впечатляли.
Они умеют.
Я нет.
Я в детстве после цирка даже тренировалась. Но быстро поняла, что не мое.
Вот решила трупы вскрывать.
Это мне ближе.
А тут оказалось, что тренировки я бросила зря.
Пригодились бы.
Понимаете, дело в том что крышечка, ещё одна крышечка, сама баночка, потом ложечка, потом вот эти вот скользкие гелевый патчи…
А руки всего две.
Ну и, конечно, случилось то, что должно было случиться — баночка таки упала.
Патчи вывалились — это полбеды.
Стерильность нарушилась и все бактерии накинулись на эти патчи — это тоже, бог с ним.
Но из баночки вылилась вода. На фиг.
Вся. На пол.
Та самая волшебная жидкость, делающая всю работу по омоложению, полностью впиталась в пол.
Он стал эластичным и гладким. Я аж поскользнулась.
Патчи разлетелись в разные стороны и их ещё до дури.
Ещё бы на полгода хватило.
Но они теперь без воды все высохнут и обрастут половыми стрептококками и стафилококками.
А это беда, — подумала я. Настоящая беда и надо что-то делать.
И я давай с пола прям спасать положение без всякой ложечки.
Прям голыми, нестерильными руками. Руками из-под буженины, только что съеденной и салата Оливье.
Облепила всю морду.
Всю.
От подбородка до лба. Лежу вся в патчах. Впитываю.
А морда то у меня раскормленная.
Полбанки патчей спасла — улетели в миг.
За два-три дня умотаю их, и высохнуть не успеют.
Но больше, наверное, не куплю.
Потому что, когда баночка упала, я поняла, что пусть лучше морщины, чем инфаркт. Сердце то на мгновенье остановилось.
Так что тем, кто не умеет жонглировать и тем, кому за пятьдесят — не советую.
Дело опасное и непредсказуемое.
Неизвестно откуда ждать подвоха.
Ведь ещё можно было поскользнуться на эластичном полу и упасть. Мама дорогая!!!
Косметический травматизм. Тьфу тьфу тьфу…

© Валентина Пахман

[Olexara]

Сегодня наблюдала за чужой семейной жизнью.

Подошла серьёзно: взяла бинокль (да, у меня есть бинокль. Кто знает, что в этой жизни может пригодиться) и стала наблюдать.

Считаете, это вмешательство в личную жизнь? Нарушение прайвеси, так сказать?
Всё верно. Я - беспринципный человек. Без стыда и совести. Но с биноклем.

Как известно если в начале пьесы в шкафу лежит бинокль, то он рано или поздно начнёт подсматривать.

И вот это случилось.

Я сидела и делала свой отчет. Задумчиво грызла карандаш. Хоть что-то осталось в этом мире стабильным. И возможность грызть карандаш - один из китов устойчивости моего мира.

Лёгкой ветерок трепал мои волосы и мысли.
Я посмотрела в окно. Так, мимоходом, просто чтобы убедиться, что почки на деревьях продолжают распускаться, мужчина с бутылкой пива также сидит на лавочке, мир так и не стал лучше.

И тут я увидела их. Он прямо порхал вокруг неё, она сидела неподвижно, отвернув голову на восток.
Почему на восток? Любит Японию? Мечтает увидеть, как улитка тихо, тихо ползёт по склону Фудзи? Или мечтает бежать между цветущих сакур, под ливнем из розовых лепестков, мимо улитки, которая всё ещё у подножья Фудзи.
Так, о чем это я.
О той, которая сидит неподвижно, лицом на восток.
А он всё кружит вокруг. Что-то приносит ей. Или уносит уже.
Вот я и пошла за биноклем.
Настроила и вот оно. Любовь. Почти на небесах.
Гнездо. Семейное.
На старой березе в гнезде сидит ворона.
А ворон все носится вокруг. Молодец. Домовитый. Что это у них? Пластик? Похоже на стульчак от унитаза. (Очень большое гнездо!)

«Дорогая, хочешь я подарю тебе эту звезду?»
«Нет. Нам нужен стульчак для унитаза»

В общем, весь день наблюдаю за их семьей.

Похожа на сумасшедшую, подглядывающую за соседям.
Но нет.
Вороны - не то, чем кажутся.
Вечером вышла с собакой и пошла к дереву. Где-то там, высоко, в темноте, сидят мои вороны и создают свое воронье счастье.

Возможно, вечером они обсуждают:
- Витя (пусть будет Витя), видел, эта весь день следила за нами в бинокль!
- Хочешь, Зоя(так надо) попрошу голубой и они нагадят ей на окно?
- Сиди уже. Попросит он. А, нет, не сиди! Лети за вкусненьким. И по дороге прихвати вон то, что-то блестящее.
- а может лучше звезду?
- оооспади! Лучше блестящее!

(с) Nataliya Drovosek

[Olexara]

__________________________________________________ ___________________________________

[Olexara]

Над Москвой, Питером, Вологдой, Казанью две ночи подряд (24 и 25 апреля ) можно было наблюдать северное сияние.
⚡️На Земле идет мощная магнитная буря, — сообщили в Институте прикладной геофизики.

Степень возмущенности магнитного поля Земли, согласно данным мониторинга космической погоды, в настоящее время поднялась до уровня G4 — очень сильно по шкале из пяти показателей, где G5 — экстремально сильно, а G1 — слабо.

Уровень G4 предполагает, что на Земле, помимо серьезных помех в связи, могут быть зафиксированы серьезные нарушения в радиосвязи, многочасовые нарушения спутниковой и радиочастотной навигации.

[Olexara]

__________________________________________________ ________________

[Olexara]

__________________________________________________ _______________

[Olexara]

Мой кум Михалыч работает егерем. Весь в шрамах. На руке у него два параллельных шрама, это волк клыками.. На груди четыре параллельных шрама, это медведь когтями. На всю спину 10 параллельных шрамов, это теща граблями. Раньше Михалыч понимал язык зверей, щас не понимает, закодировался. Всё! Не поёт, не пляшет, голым лес не инспектирует. Короче рутина.

На днях к нему в охот хозяйство прибыла группа немцев, охотники-любители, 8 голов. С утра провели инструктаж, взяли ружья, пошли. Охота началась удачно. Для гринписа. После того, как Ганс 30 раз стрелял в зайца, мы поняли, что косой в косого не попадет никогда. Тут из под ног немца взлетел одинокий худой перепел. Немцы вскинув 8 стволов открыли стрельбу на поражение. То что перепел был поражен такой стрельбой было понятно сразу, потому что улетая, он обгадил немцев с головы до ног.Короче когда мы вернулись в лагерь, из трофея у нас был только погибший от поноса перепел.

Шоб подбодрить немцев я им рассказал байку о том, как можно охотится на зайца с кирпичом.
Кладешь на заячью тропу кирпич, посыпаешь его перцем. Заяц бежит по тропе и видит кирпич, думает, что это морковка, подбегает, нюхает кирпич, перец попадает ему в нос, заяц пчихает, бьется головой об кирпич и погибает. Немцы выслушали историю с каменными лицами.

На следующий день выдвинулись в лес пешком. Через каждые 5 минут немцы требовали привала. На 7-м привале я потребовал объяснений. Оказалось, что рюкзаки у немцев полны перца и кирпичей. Избавившись от стройматериалов к обеду мы вышли охотиться на уток. С юмором у немцев оказалось совсем хреново. После трехчасовой бесполезной стрельбы по уткам, я им сказал что или утки высоко летают или низко подбрасывают собаку. И когда в следующий раз над ними взлетели утки, я увидел как собака Михалыча летит к ним на встречу. Глаза у собаки были как блюдца. Утки увидели летящее на встречу животное и стали нестись прямо на лету. Причем неслись утки обоих полов. И собака тоже. Так ничего и не застрелив, мы вернулись в лес и устроили небольшой пикник.

Тут неподалеку на пригорок вышел огромный медведь и стал чесать спину об березу. Ганс сдуру выстрелил в медведя утиной дробью и случилось страшное, он попал! Медведь не вынес такой фамильярности и кинулся в воду в нашу сторону и я понял, что попали мы все. Обычно медведи плавают по- собачьи, оказалось что обиженные медведи склонны к баттерфляю. А перепуганные немцы склонны к галопу. Они перебежали речку не замочив штанин и растворились на деревьях в близлежащем лесу. Медведь кинулся было на пару деревьев, но немцы шустро перескакивали с ветки на ветку. В глазах косолапого читалось удивление, таких белок он еще не видел. После этого незваный гость распотрошил наши рюкзаки, сел на немецкую губную гармошку и стал пожирать наши припасы. После того, как сгущенка, тушенка, хлеб и мыло были съедены, губная гармошка под медведем вдруг заиграла. Медведь выдувал музыку минут 40. Потом он обильно пометил наши вещи и ушел в чащу. Вещи которые находились на нас, мы пометили сами.
Игорь Маменко.