Непростые истории знаменитых людей

[Olexara]

Поэтому проститутка считает себя честной, если не целует клиента в губы.
Поэтому замужняя женщина уверена, мужу изменять нельзя, а представлять во время секса на его месте почтальона - можно; или что один любовник - еще нормально, а два - уже грязно.
Поэтому еще в "Анне Карениной" было, что другу врать нельзя, а женщине можно; что карточный долг - святое, а долг портному платить не обязательно.
Красть из карманов - воровство, а у государства - бизнес; жвачку с лотка стянуть глупо, а зайцем на трамвае проехать - нет.
Пить можно, а курить траву нельзя; или курить можно, а колоться нельзя; или кетамин можно, а героин нет.
Чисто по мелочи бл_дуем, себе во вред, честным людям на забаву. Я бы не стала употреблять громкое слово "порок".

Я называю это - "слабость".

Марта Кетро

[Olexara]

Легенды! Пол Ньюман, Ален Делон, Марлон Брандо... ( год фото неизвестен )

[Olexara]

Сильвестр Сталлоне...
__________________________________________________ __________________________

[Olexara]

__________________________________________________ ____________

[Olexara]

День памяти Александра Пушкина ежегодно отмечают 10 февраля.

Именно в этот день в 1837 году величайший поэт всех времен был убит на дуэли. Ему было всего 37 лет. Александра Сергеевича по праву называют солнцем русской поэзии. Его бессмертное творчество нашло преданных поклонников по всему миру. В этот день принято чтить память писателя, вспоминая его лучшие стихи и другие произведения.

[Tati Tishmann]

-------------------------------------------------------------------------------------------------

[Olexara]

Дуэль Дантеса и Пушкина

В то время, когда жил Пушкин, дуэли были под запретом. Но указ императора не помешал своенравному молодому поэту участвовать в поединках. Серьезных причин для дуэли не требовалось, хватало одного небрежно брошенного слова или колкой шутки. Александру Сергеевичу удалось выйти победителем из трех дуэлей. Последняя, с Жоржем Дантесом, стала роковой.

Француз Дантес был некогда другом известного писателя и даже приходился ему родственником. Незадолго до смертоносного поединка Жорж женился на родной сестре Натальи Гончаровой (супруги Пушкина) Екатерине. Многие убеждены, что поэт сам вызвал Дантеса на дуэль, однако это не совсем так. Пушкин и правда первым бросал французу перчатку – причиной стала ревность. Тот якобы начал ухаживать за женой поэта и распространять о Наталье грязные слухи. Но поединок не состоялся благодаря стараниям друзей поэта.

Спустя какое-то время Пушкин, затаивший на Дантеса обиду, отправил письмо его приемному отцу, барону Геккерну. В своем послании Александр Сергеевич рассказал о похождениях Жоржа, не поскупившись на оскорбления. Опозоренный француз пришел в ярость и сам вызвал Пушкина на дуэль, ставшую роковой.

Неприятели назначили встречу 8 февраля 1837 года у Черной речки, недалеко от Комендантского поселка под Санкт-Петербургом.



Смерть величайшего поэта

Есть версия, что Дантес не хотел убивать Пушкина. По словам историков, француз стрелял первым, не дойдя одного шага до барьера, и целился в ногу противнику. Но пуля попала поэту в живот, задев шейку бедра. Раненого Пушкина везли до дома больше двух часов, он потерял много крови. Пулю так и не смогли извлечь, она осталась в позвоночнике, что неминуемо вело к смерти. Врачи два дня боролись за жизнь Александра Сергеевича, но все было тщетно. 10 февраля 1837 года сердце поэта перестало биться. Позже Михаил Лермонтов посвятит смерти Пушкина стихотворение:

"Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!

Вести о трагической гибели поэта привели к сильным волнениям в Петербурге. Пушкина похоронили в Святогорском монастыре, а проститься с ним, по разным данным, пришло от 10 до 50 тысяч человек.



Могила Пушкина

Могила Александра Сергеевича находится у стен Святогорского Успенского монастыря на Пушкинских горах. Из года в год поклонники поэта, ценители русской культуры, приходят сюда, чтобы почтить его память.

Успенский собор и находящиеся рядом монастырские постройки сильно пострадали в годы Великой Отечественной войны. За это время могила Пушкина пришла в запустение и сильно обветшала. Реставраторам пришлось сильно потрудиться, чтобы восстановить памятник истории. Работы длились восемь лет и были завершены в 1953 году. В таком виде могила Александра Сергеевича сохранилась до наших дней.

[Olexara]

Бертольд Брехт (1898 — 1956)

Я могу писать лишь для людей, которые меня интересуют; в этом смысле произведения то же, что письма.

[Olexara]

Концерт Сарасате

За отдельным маленьким столиком невдалеке от меня сидела уже немолодая красивая женщина, устало опустившая руки на колени. В ее позе было что-то обреченное. Она напряженно смотрела на входную дверь и вздрагивала от ее скрипов.

— Смотри — Владеско! — неожиданно прервав наше молчание, сказал Петя.

Я обернулся. В кафе входил толстый сияющий румын в светло-сером летнем костюме, с гвоздикой в петлице. На мизинце его правой руки сверкал большой желтый бриллиант, какие обыкновенно носят карточные шулера.

Он слащаво-любезно раскланивался с публикой, закатывая глаза и скаля свои цыганские зубы с золотыми пломбами. К своему уже заметному животу он нежно прижимал футляр со скрипкой. Он продвигался к эстраде.

— Какой это Владеско? — спросил я. — Тот, что играл в Вене?

— Да.

Я вспомнил его. Это был один из пяти ресторанных знаменитостей — королей цыганского жанра. У его скрипки был необычайно густой и страстный звук, нежный и жалобный, точно плачущий. Это был какой-то широкий переливчатый стон, исходящий слезами. Что-то одновременно напоминавшее и зурну и «Плач на реках Вавилонских».

Для начала оркестр сыграл марш. Владеско не участвовал в этом. Как солист, он стоял впереди оркестра самодовольный и презрительный и, манерничая, небрежно вертел в руках скрипку, точно разглядывая ее и не доверяя ей.

Наконец, после всех этих ужимочек, подходцев и примерок он снисходительно дотронулся смычком до струн.

Страстная, словно изнемогающая от муки, полилась мелодия «дойны...». Звуки были смуглые, горячие, до краев наполненные печалью. Казалось, из-под смычка лилась струя тяжелого, красного, как кровь, старого и густого вина.

Его скрипка то пела, то выла, как тяжело раненый зверь, то голосила пронзительно и звонко, тоскливо умирая на высоких тонах... И еще порою казалось, что какой-то плененный раб, сидя в неволе, мучительно и сладко поет, словно истязая самого себя воспоминаниями, песню своей несчастной родины.

— Изумительно! — не выдержал я.

— М... да! Играть он, конечно, умеет! — задумчиво протянул Петя. — Эти «дойны» остались у них со времен турецкого владычества. Подлинный стон народа.

Владеско принимали горячо и дружно. С разных концов зала публика выкрикивала названия любимых пьес, прося сыграть их. Официант уже нес музыканту на серебряном подносе посланную кем-то бутылку шампанского.

— А вот как человек, он настоящая скотина! — неожиданно сказал Петя.

— Расскажи мне о нем, — попросил я.

Петя неохотно заговорил.

— Видишь вон ту женщину, у эстрады? — спросил он, указывая ни столик, где сидела замеченная мной красивая дама. — Это его жена.

— Ну?

— Когда-то она была знаменитой актрисой... Сильвия Тоска! Ты слышал это имя? Весь мир знал ее. Это была звезда! И какая звезда! Ему до нее было как до неба!

— А теперь?

— Теперь она бросила сцену! Из-за него, конечно. Он ревновал...

— И что же дальше?

— Дальше? Он бьет ее! Да еще при всех! По лицу! Когда пьян или не в духе.

— И никто не заступится?

— Нет! Кому охота вмешиваться в отношения мужа с женой?

— Ну знаешь, ты как хочешь, а я набью ему морду, если он это попробует сделать при мне, — возмутился я.

— И ничему это не поможет! Ведь она же его любит! Понимаешь, любит! Она для него всю жизнь свою поломала! Отказалась от сцены, имени, богатого мужа, успеха... Он забрал ее бриллианты, деньги, славу, покой душевный... И вот видишь, таскается за ним по всем кабакам мира! Сидит по ночам... ждет его!

Я молчал, взволнованный этим рассказом. Постепенно зал затих.

Владеско играл одну из моих любимейших вещей — «Концерт Сарасате». Это было какое-то колдовство! Временами из-под его пальцев вылетали не присущие скрипке, почти человеческие интонации. Живые и умоляющие, они проникали в самое сердце слушателей...

Как лунная голубая дорога, его мелодия властно влекла за собой и какой-то иной мир, мир высоких, невыразимо-прекрасных чувств, светлых и чистых, как слезы во сне.

Я не мог отвести глаз от него. Он играл весь собранный, вытянутый, как струна, до предела напряженный и словно оторвавшийся от земли. Пот градом катился с его лба. Огневые блики гнева, печали, боли и нежности сменялись на суровом лице. Обожженное творческим огнем, оно, было вдохновенно и прекрасно.

Он кончил. Буря аплодисментов была ответом. Опустив скрипку, с налитыми кровью глазами, ничего не видя, полуслепой, Владеско уходил с эстрады, даже не кланяясь... Равнодушно и нехотя он возвращался на землю.

Я оглянулся. Сильвия ждала его стоя. В ее огромных зрачках испуганной птицы отразился весь тот заколдованный мир, о котором пела скрипка. Точно опрокинутый в лесные озера таинственный ночной пес, залитый лунным светом. Серебряными ручейками из него катились слезы.

Владеско подошел к своему столу. Она протянула к нему руки, ничего не видя и не слыша. Сноп красных роз, присланный ей кем-то из поклонников, лежал на столе. Он сбросил его на пол и упал в кресло.

Большим шелковым платком Сильвия отирала пот с его лица. Постепенно оно принимало свое обычное выражение...

— Да— мечтательно сказал Петя, улыбаясь куда-то в пространство. — «Но когда он играет концерт Сарасате».

В голове у меня бешено крутились строчки.

Так родилась песня.

Прошло три года. За это время я успел побывать во многих странах. Пел в Александрии, Бейруте, в Палестине. Был в Африке, где снимался в кинофильме. В этот сезон я начал свое концертное турне с Германии. Первые гастроли были назначены в Берлине. В прекрасном и большом «Блютнер-зале», отделанном палисандровым деревом, и звучащем, как резонатор виолончели, петь было приятно и интересно.

В моей программе было много новых вещей. Был в ней и «Концерт Сарасате» как назвал я песню, рожденную в Черновицах. Песня имела успех. Ее уже знали.

В день концерта у меня в отеле появился Петя Барац. Он был в Берлине проездом, направляясь в Дрезден. Мы разговорились.

— Знаешь, кто тут играет в Эден-Отеле? — неожиданно вспомнив, спросил он.

— Кто?

— Владеско!.. Помнишь, тот? Я слушал его вчера и сказал ему, между прочим, что ты написал о нем песню.

— Напрасно! — сухо заметил я. — Он не стоит песни!

— Он был страшно заинтригован, — продолжал Петя, словно не замечая моих слов, — и сказал, что сегодня обязательно будет на твоем концерте.

Огромный «Блютнер-зал» был переполнен. В этот вечер я был в приподнятом настроении. Перед началом концерта заглянул в дырочку занавеса. Владеско сидел в первом ряду. Рядом с ним в простом и строгом платье сидела Сильвия Тоска.

Владеско раскланивался. Его жирное круглое лицо сияло, как начищенный медный таз на солнце. Он пришел слушать «свою» песню.

— Подожди же! — злорадно и весело подумал я. — Ты у меня еще потанцуешь!

Ждать ему пришлось долго. «Концерт Сарасате» стоял последним в программе. Владеско слушал внимательно и слегка удивленно. Как артист, редко свободный от кабацкой работы, он, по-видимому, не бывал на концертах других артистов и кроме себя самого, вероятно, редко кого-нибудь слушал. Всем своим видом и горячими аплодисментами он старался дать мне понять свое удовлетворение от моего искусства.

Но я был сух. Ни улыбкой, ни поклоном не выражал ему никаких симпатий. Весь концерт я пел, стоя точно посреди эстрады, но когда дошел до последней песни и назвал ее, демонстративно резко перешел на правый конец эстрады и остановился прямо против его места в первом ряду. Аккомпаниатор сыграл вступление, я начал:

Ваш любовник скрипач. Он седой и горбатый,
Он вас дико ревнует, не любит и бьет...
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет...

Я смотрел и пел, глядя в упор, то в его глаза, то в глаза Сильвии. Владеско слушал в смертельном испуге. Глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит. Он весь как-то съежился, почти вдавившись в глубь кресла.

Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил...

Слова били, как пощечины. Он прятал лицо, отворачивался от них, пытался закрыться программкой, но они настигали его — жестокие и неуловимые, предназначенные только ему, усиленные моим гневом, темпераментом и силой интонаций...
И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!

Он стонал от ярости и боли, уже не владея собой, закрыв лицо руками. Я допевал песню:

Умирающей, нищей, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, бессильно и больно любя!

Мои руки, повторявшие движения пальцев скрипача, упали. В каком-то внезапном озарении я бросил наземь воображаемую скрипку и в бешенстве наступил на нее ногой.

Зал грохнул... Точно почувствовал, что это сейчас уже не концерт, а суд... публичная казнь, возмездие, от которого некуда деться... как на лобном месте.

Толпа неистовствовала. Стучали ногами... кричали... свистели... И ломились стеной к эстраде.

За кулисами артистическая комната была полна людей. Друзья, знакомые и незнакомые, актеры и актрисы, музыканты и журналисты заполняли ее.

Я едва успел опуститься в кресло, как в дверях показалась фигура Владеско. Он шел на меня вслепую, ничего не видя вокруг, разъяренным медведем, наступая на ноги окружающим и расталкивая публику. Все замерли. «Сейчас будет что-то ужасное!» — мелькнуло у меня. Я встал.

Одну минуту мы стояли друг против друга, как два зверя, приготовившихся к смертельной схватке. Он смотрел мне в лицо широко открытыми глазами, белыми от ярости, и тяжело дышал. Это длилось всего несколько секунд. Потом... Что-то дрогнуло в нем. Гримаса боли сверху донизу прорезала его лицо.

— Вы... убили меня! Убили... — бормотал он, задыхаясь.

Руки его тряслись, губы дрожали. Его бешено колотила нервная дрожь...

— Я знаю... Я понял... Я... Но я не буду! Слышите? Не буду! —внезапно и отчаянно крикнул он.

Слезы ручьем текли из его глаз. Дико озираясь вокруг, он точно искал, чем бы поклясться.

— Плюньте мне в глаза! А? Слышите? Плюньте! Сейчас же! Мне будет легче!

И вдруг, точно сломившись, он упал в кресло и зарыдал.

***

Ваш любовник — скрипач. Он седой и горбатый,
Он вас дико ревнует, не любит и бьет,
Но, когда он играет концерт Сарасате,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты,
И умеет из женщины сделать «зеро»...
Но, когда затоскуют его флажолеты,
Он — божественный принц, он влюбленный Пьеро...

Он вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
«Фам де люкс» он сумел превратить в «фам де шамбр».
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом «амбр».

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у вас и небрежность и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться,
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша,
Он играет для вас свой концерт Сарасате,
От которого кровью зальется душа!

Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за концерт Сарасате,
Исступленно, безумно и больно любя!..

Александр Вертинский

1927

[Olexara]

***
Ужасный сон отяготел над нами,
Ужасный, безобразный сон:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.

Осьмой уж месяц длятся эти битвы,
Геройский пыл, предательство и ложь,
Притон разбойничий в дому молитвы,
В одной руке распятие и нож.

И целый мир, как опьяненный ложью,
Все виды зла, все ухищренья зла!..
Нет, никогда так дерзко правду Божью
Людская кривда к бою не звала!..

И этот клич сочувствия слепого,
Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова —
Все поднялось и все грозит тебе,

О край родной! — такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней…
Велико, знать, о Русь, твое значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!

Фёдор Тютчев
1863 г.

[Olexara]

13 февраля 1940 года была сделана последняя авторская правка в романе «Мастер и Маргарита». Михаилу Булгакову оставалось жить полтора месяца.
Первая редакция этого романа под названием «Чёрный маг» или «Жонглер с копытом» была уничтожена писателем в 1930 году, о чем он сообщил в письме властям: «Лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе». Быть может, это и к лучшему: ведь образы Мастера и Маргариты появились только во второй версии книги. Третья редакция романа, начатая во второй половине 1936 года, вначале называлась "Князь тьмы". В 1937 году автор впервые написал на титульном листе название "Мастер и Маргарита", ставшее окончательным, поставил даты 1928‑1937 и более не оставлял над ним работу. В 1939 году были внесены важные изменения в конец романа и дописан эпилог.
Когда Булгаков заболел, жена продолжала правку под его диктовку. Эта работа закончилась на фразе: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» Умирая, Булгаков говорил: «Может быть, это и правильно… Что я мог бы написать после Мастера?..»
"Несчастный человек жесток и черств. А все лишь из-за того, что добрые люди изуродовали его".

[Olexara]

Он родился на станции Лосиноостровская Московской области 12 мая 1900 года. Уже в 13 лет начал писать стихи. В 17 окончил гимназию и поступил на филологический факультет МГУ, но был мобилизован в Красную армию. Перевёл множество пьес и стихотворений с венгерского, узбекского, литовского, эстонского, грузинского, нескольких восточных языков. Автор великолепных переводов Шиллера, Корнеля, Беранже, Расина. Написанные в соавторстве со знаменитыми драматургами, а также его собственные пьесы успешно шли многие годы. Его творчество высоко ценили Самуил Маршак и Борис Пастернак, Максимилиан Волошин и Алексей Толстой. Он дружил с Мариной Цветаевой и однажды даже спас её тонущего сына Георгия, или Мура, как все его ласково называли. А ещё он всю жизнь любил одну-единственную и прекраснейшую из женщин, а она боготворила его. Они поженились в 1925 году. Их дом в Кисловодске всегда был полон друзей - если у кого-то был день рождения, вся компания обязательно собиралась именно у них. Жили они очень бедно, поэтому закуски гости приносили с собой. Инна божественно играла на фортепиано и считалась лучшим аккомпаниатором в городе. Своих детей у них не было, но детский смех в их доме не смолкал - Инна регулярно устраивала бесплатные детские театрализованные представления.
Вот они на групповом снимке – Александр Кочетков, его жена Инна, её отец Григорий Николаевич Прозрителев – известный учёный и общественный деятель. Фотография сделана в 1932 году в Ставрополе, где супруги гостили у отца Инны. Сделана именно в тот день, когда Александр Сергеевич должен был возвращаться в Москву и даже купил билеты, но Инна, его любимая, его обожаемая Иннуся, уже на вокзале уговорила, умолила остаться и буквально вытолкала его из вагона. А через три дня они узнали, что поезд, на котором он должен был ехать, у станции Люблино-Дачное сошёл с рельсов и потерпел крушение; многие их друзья, возвращавшиеся из санатория, погибли. Потрясённый Александр Кочетков, вернувшись в Москву, отправил жене письмо с только что написанной им «Балладой о прокуренном вагоне». И вместе со своим бессмертным заклинанием «С любимыми не расставайтесь!» сам шагнул в бессмертие.

- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана, Прольется чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана - Прольется пламенной смолой.

- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем.
Ты понесешь с собой повсюду -
Ты понесешь с собой, любимый,-
Ты понесешь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.

- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча, Вернемся оба - я и ты.

- Но если я безвестно кану - Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!

Это стихотворение, хотя во время войны и было невероятно популярно и тысячи раз переписывалось от руки, при жизни автора так и не было ни разу опубликовано. Вообще при его жизни было напечатано всего три небольших стихотворения, вышедших в альманахе «Золотая зурна» во Владикавказе. Автор многих прекрасных стихов, поэм, баллад, пьес и переводов, человек поразительной скромности, Александр Кочетков не был членом Союза писателей, не имел ни званий, ни чинов, ни наград. Зато он имел чуткое сердце и огромную светлую душу. Кто-то, по аналогии с термином «артист одной роли» называет его поэтом одного стихотворения. Да полноте! Вы, кто с лёгкостью навешивает ярлыки, прочтите хотя бы вот этот его верлибр (стихотворение без рифмы):

Я разогнал собак. Она еще
Жила. И крови не было заметно Снаружи. Наклонившись, я сперва
Не разглядел, как страшно искалечен
Несчастный зверь. Лишь увидав глаза,
Похолодел от ужаса. (Слепит
Сиянье боли.) Диким напряженьем
Передних лап страдалица тащила
Раздробленное туловище, силясь Отнять его у смерти. Из плаща Носилки сделал я. Почти котенок,
Облезлая, вся в струпьях... На диване
Она беззвучно мучилась. А я
Метался и стонал. Мне было нечем
Ее убить. И потому слегка,
От нежности бессильной чуть не плача,
Я к жаркому затылку прикоснулся
И почесал за ушками. Глаза
Слепящие раскрылись изумленно,
И (господи! забуду ли когда?) Звереныш замурлыкал. Неумело, Пронзительно и хрипло.
Замурлыкал
Впервые в жизни. И, рванувшись к ласке,
Забился в агонии.
Иногда
Мне кажется завидной эта смерть.

Сколько раз читаю, столько же раз в одних и тех же местах у меня сжимается горло.

Зима 1952-1953 г. была для него особенно трудной – издательство задерживало выплату гонорара, и чтобы вернуть долги ему пришлось продавать свою одежду. Почти всю зиму он ходил без пальто, постоянно простужаясь. Его жена, его любимая Инуся к тому времени была тяжело больна и уже не вставала с постели. Он же почти всё время проводил, стоя на коленях возле её кровати и обнимая ту, что когда-то спасла ему жизнь.
Александр Сергеевич Кочетков умер 1 мая 1953 года от инфекционного меннингита – осложнения после перенесённого гриппа.
Ему было всего 52 года...

Долгие годы место захоронения поэта было забыто и заброшено. Лишь в 2013 году энтузиасты «Общества некрополистов» отыскали урну с прахом Александра Кочеткова в плачевном состоянии в одной из ячеек колумбария на Донском кладбище. Они же на собственные средства привели её в божеский вид, установили памятную доску.

Инна Григорьевна Прозрителева умерла в 1957 году. Место её захоронения неизвестно...
С любимыми не расставайтесь!!!

Владимир Муравьёв, по материалам интернет-изданий, дневников, очерков, воспоминаний.

[Olexara]

Когда мы снимали в Тбилиси «Не горюй!», в перерыве между съемками Георгий Данелия решил навестить своего родственника Рамина Рамишвили (тот лежал с инфарктом, а съемки проходили недалеко от больницы). Позвал с собой Евгения Леонова:
— Рамин будет счастлив!
Врач завел гостей в палату. Рамин, когда увидел Леонова, расцвел. Даже порозовел. И соседи Рамина по палате расцвели. Смотрят на Женю и улыбаются.
Посидели в палате минут пять, стали прощаться. Тут врач попросил:
— Товарищ Леонов, пожалуйста, давайте зайдем в реанимацию. На минутку. Там очень тяжелые больные, пусть и они на вас посмотрят.
Зашли в реанимацию. Та же реакция. И тогда врач взмолился:
— Товарищ Леонов, давайте обойдем всех! Ведь сердце — это очень серьезно, а вы лучше любой терапии на них действуете!
Когда Данелия с Леоновым обошли все палаты и стали прощаться, врач сказал:
— А в женское отделение?
Делать нечего, обошли и женское отделение… Женя везде улыбался, шутил, — врач был прав, на больных Леонов действовал лучше любого лекарства.
©️ Георгий Данелия, «Безбилетный пассажир»

[Olexara]

В 1956 году директор балетного училища Вагановой, переводя своего ученика в класс к другому педагогу, написал в рекомендации:
"Посылаю к Вам маленького идиота, слабоумного дрянного мальчишку, ничего не понимающего в балете. У него плохой прыжок, и он не в состоянии правильно удержаться в позиции. Отдаю его на Ваш суд, и если он не исправится, у нас не будет иного пути, кроме как выгнать его из училища".
У "дрянного мальчишки" действительно нет данных – совершенных пропорций, естественной ровности линий, высокого подъема, врожденного прыжка... Танец никогда не давался ему легко – приходилось работать до кровавого пота. И он работал.
Сын военного политрука, который до того боялся отца, что даже не мог прямо взглянуть ему в лицо. Нервный, плаксивый одиночка по прозвищу "Балерина", которого безжалостно травили и преследовали сверстники.
Участник самодеятельного кружка Дворца пионеров Уфы, под всяким предлогом убегавший из дома, чтобы тайком заняться танцами. Выпускник одного из лучших в мире балетных училищ, куда он поступил в возрасте 17 лет.
Артист, давший балету новое мужское тело.
Скандалист, богач, скупец, бунтарь, красавец, "дикий татарин".
Король мирового балета.
Рудольф Нуреев...
©️ Светлана Мингалёва

[Olexara]

Мама, а что такое "жидовка"?
В свои четыре года я вернулась домой и задала родителям вопрос, который, как выяснилось, они… ждали. Со страхом, с болью… но они знали, что рано или поздно я его задам.
- Мама, а что такое …ЖИДОВКА?
И мама заплакала.
Заплакала тихо, так непохоже на те её слёзы, которые я видела потом, много лет спустя, когда умерла её мама - моя бабушка… или когда она потеряла свою лучшую подругу, умершую от онкологии…
Это потом я увидела, как может плакать моя мама, теряя близких людей: горько, навзрыд, почти теряя сознание…
А тогда она заплакала так тихо, что даже лицо не изменилось, только слёзы выливались из её огромных карих глаз.
И всё, что она смогла сказать мне: «доченька, прости…»
Я многое забыла из тех ранних детских лет, но это всегда перед моими глазами: мама с папой, дедушка с бабушкой …и все меня утешают так, словно провинились передо мной.
За что они просили у меня прощение?
За то, что ничего, кроме бесконечной любви я не могу припомнить о себе с момента осознания этого мира?
За то, что я была смыслом жизни для всех них?
Нет!
Они понимали, что вместе с этой любовью, наградили меня и нелёгкой судьбой – быть еврейкой в мире, где быть евреем - это само по себе чуть ли не подвиг. А признаваться в этом, и нести это бремя по жизни открыто… подвиг вдвойне!
Но уж такой девочкой я родилась на свет: все ордена должны были быть моими! Никто мне этого не внушал, но, вероятно, назло тем, кто заставил плакать мою маму, ко мне пришло решение «победить всех, кто меня ненавидит!».
Небольшое отступление для антисемитов: когда вы оскорбляете нас, не забудьте, что этим вы роете себе могилу. Не в прямом, конечно, смысле. Евреи 2000 лет никого специально не убивали. Но, осознав ещё в детстве вашу ненависть, мы все силы приложим, чтобы обогнать вас во всём: в учёбе, в бизнесе, в науке, в искусстве… Пока вы будете нас ненавидеть, мы займём своё место под солнцем, а вам ничего не останется, как пытаться нас догонять, но получится это только у некоторых: время то упущено. И чем раньше мы от вас узнаем, что такое «жид», тем меньше у вас будет шансов нас догнать. Мне.. повезло. Я узнала это слишком рано.
Но вернёмся к тому дню… За всеми ответами я пошла к своему мудрому деду. Он всегда знал ответы на все вопросы. Он открывал большую книгу с непонятными буквами и находил там ответы. К четырём годам я уже умела читать по-русски, но мне так хотелось узнать, что это за непонятные буквы и что это за книга, где есть ответы на все вопросы…
По субботам он надевал белую накидку с голубыми полосками, странную шапочку, которая еле держалась на его лысой голове, и куда- то уходил до вечера. Я никогда в раннем детстве не видела людей в такой одежде возле себя, и слышала, как мама с папой говорили деду, что « накидку и шапочку лучше положить в сумку, а не ходить в таком виде по улицам». На что дедушка отвечал со смехом, что «если что… скажите всем, что я ваш двоюродный папа».
Разве папы бывают двоюродными? Но спросить об этом я так и не решалась. В этом была какая-то тайна, охраняемая от меня, и я это чувствовала.
Дедушка был настолько старше меня, что я никогда не помнила его другим. Только таким… старым, лысым, уже сгорбившимся, но с невероятно лучистыми глазами молодого юноши. На сколько лет он был старше меня? Он родился в 1886 году, а я в 1945…..Вейзмир.. 77 лет … Тогда ему уже было 81, а он ещё работал!
Его много и безуспешно пытались выгнать на пенсию. Из технологов он оформился в закройщики, но с работы не ушёл. И каждый день в семь утра шёл на свою обувную фабрику, где его со страхом ожидали молодые специалисты и рабочие… Лейб Цемахович всегда находил к чему придраться: то кожа разложена неверно под закрой и даёт много отходов, то строчка на обуви неровная… И при этом он забывал получить зарплату, её иногда приносили к нам домой в конце недели и папа расписывался за деда в ведомости, потому что по субботам дед, как глубоко верующий еврей, не мог заниматься денежными расчётами.
Директор завода звонил моему папе домой и умолял запереть отца, поберечь его здоровье... Но дед, начавший помогать отцу-сапожнику уже с 6 лет, не мог остановиться. «Служение Богу, семья и работа - вот смысл жизни» - помню я его слова.
У него было необыкновенное чувство юмора. Он всегда смеялся глазами. Я не помню его хмурым или раздражённым.
«Проблемы, которые можно решить с помощью денег- это пустяки!»
«Незачем копить деньги на чёрный день - он был вчера»…
«В саване нет карманов»
«Накопленные деньги не только в могилу не положат, но даже, напоследок, не покажут»
Это только то немногое, что любил повторять мой дед.
Он беззаветно любил театр, знал почти все пьесы наизусть, ещё грудную носил меня на балет, где я спала, но дедушка был уверен, что ребёнок впитывает прекрасное и во сне... Он цитировал Чехова и Гоголя... Говорил, что «этот Достоевский - такой антисемит… но… подлец… гений ведь, чтоб он был нам здоров…. Читай его, у антисемитов тоже нужно учиться.»
Он читал мне рассказы Шолом-Алейхема и Бабеля, сказки Пушкина и стихи Ахматовой… Без книг, наизусть. Так я и запомнила их с детства.
А ещё у него всегда были оттопыренные карманы. Он носил в них конфеты и раздавал всем детям: на улице, в автобусе… Его не смущали подозрительные взгляды мамаш, а дети тянулись к нему с первого взгляда.
Когда я подросла, он рассказал, что первую шоколадную конфету он съел в 13 лет на своей бар-мицве. А до этого, единственным сладким , которое он знал, был только кусковой сахар к чаю по субботам, или ложка мёда. А иногда, на еврейские праздники, его мама - моя прабабушка, жарила сахар на сковородке. И это было самое вкусное, что ему доводилось есть в детстве. По сей день я иногда жарю сахар по дедушкиному рецепту: со щепоткой корицы и капелькой лимонного сока. Попробуйте! Это вкуснее любого сегодняшнего леденца с экстрактами вкуса, цвета и запаха.
Итак… я пошла к деду. Когда все слёзы отлились и все успокоились.
Попробую воспроизвести дословно его ответ:
«Забудь это слово, оно плохое. И оно сказано плохими людьми. Но будь готова, что услышишь его ещё много раз. Если это скажет глупец - прости его. А умный не скажет никогда. И научись защищать себя, это тоже пригодится. Защищать не только силой, слово важнее силы. Знание важнее слова. А истина важнее всего. Истина в том, что вначале было слово и слово это - Бог. Наш Бог. Он всегда защитит, но только нужно самому быть умным и сильным. И не бояться. Страх побеждает нас, а не враги. И когда ты увидишь Иерусалим…»
Как будто он знал, что я обязательно его увижу. А ему довелось побывать в Иерусалиме. В далёком 1916 году.
Он тогда был в царской армии и воевал за царя и Отечество. Даже командовал еврейской ротой отдельного одесского полка и получил два солдатских Георгия. (Они и сегодня хранятся у меня). В бой они шли с криками «Шма Исраэль!» и вместе с русским «Ура!» эти слова сливались воедино.
А потом их предали генералы, и он попал в плен. Их неплохо содержали, переправили в Италию, где они жили в казармах и их даже отпускали иногда в город погулять под "честное слово", что вернутся вечером. А потом война окончилась, и прежде чем вернуться домой, он поехал в Иерусалим к двоюродному брату. Потом всю жизнь он рассказывал об этой поездке.
Тогда он решил, что вернётся в Одессу, женится на своей любимой Фане и уедет в Эрец-Исраэль.
Но случилась революция, и все планы изменились помимо его воли.
Но на Фане он женился.
Дорогой мой дед! Мой лучший учитель!
Прошло так много лет, но твоё пророчество «когда ты увидишь Иерусалим…» сбылось. И вот я у той Стены, о которой ты рассказывал мне.
Я так и не поверила в нашего Бога, но когда впервые подошла к этим камням, то слёзы сами полились из глаз, и я вспомнила эту историю маленькой четырёхлетней девочки.
Спасибо, дед, что ты сказал мне тогда эти слова: «нужно самому быть умным и сильным. И не бояться. Страх побеждает нас, а не враги.».
Ты уже тогда всё знал. И знал, что я пойму тебя и запомню эти слова.
Во мне нет страха. И обещаю:
- Никогда не будет.

© Лариса Рубальская