Истории со смыслом. Из жизни, из интернета

[Olexara]

__________________________________________________ _________

[Olexara]

На самом деле, японский подход к воспитанию детей не так прост…

[Olexara]

__________________________________________________ _____________

[Olexara]

В дeтстве я тaк хотeла быть солдaтом, что однaжды, когда мы с пaпой были на рыбaлке, я нaдела себе на голову цинковое вeдро и для верности зaкрепила под подбородком ручкой. Ну, типа я такой вот солдат в крaсивой новой каске. Прaвда, я ни хрена не видела, кроме своих сандaлий, и ведро очeнь неприятно давило на уши, но я все равно была страшно довольна своей выдумкой. И металлически-гулко спросила у папы, закидывающего донки, возьмут ли меня теперь в армию. Папа некоторое время молчал, а потом сказал плохое слово, означающее, что рыбалке пришел конец, и стал стаскивать с меня ведро. Тогда-то я и испытала на себе все тяготы военной жизни: ведро жутко врезалось ручкой мне в подбородок, когда папа тянул его вверх, то натягивалось на голову и сжимало мой глупый детский череп при попытках вытащить ручку.

Папа припомнил мне не так давно засунутые в нос вишневые косточки, когда я хотела быть похожей на Муслима Магомаева, и сказал еще одно плохое слово. Тогда он мне грозился отрезать нос, а сейчас — всю голову сразу. Потому что все равно с такой дурной головой, с натугой говорил папа, стараясь разделить нас с ведром, мне нормальной жизни не будет. Мою голову, папину рыбалку и советскую армию спас проезжающий мимо автомобиль с пассатижами в багажнике.

Папа разогнул ими одно крепление ведерной ручки и освободил своего дурацкого отпрыска. А потом долго ржал. А вечером рассказал об этом случае дяденьке, который мне тогда жутко нравился. И, наверное, именно поэтому у нас с тем дяденькой так любви и не вышло.

С возрастом моя тяга к металлическим предметам не уменьшилась, а мозгов не прибавилось. Уж не помню, когда там в школе делают первую флюорографию, но предполагается, что голова уже должна быть и даже иногда работать. Тогда я еще не знала о существовании гинекологов, поэтому флюорографии боялась страшно, просто жутко. И поэтому соображала еще хуже, чем обычно. Зайдя в кабинет на негнущихся ножках, я увидела ужасного вида конструкцию, состоящую из двух панелей выше меня ростом, между которыми натянута какая-то ржавая унитазная цепь. Типа, входить между панелями запрещено, пока врач цепь не снимет. Ну конечно, а то набегут без спросу, наделают себе снимков и убегут…

Короче, впустила меня тетенька-врач наконец-то внутрь шайтан-агрегата, рассказала, к чему каким местом и как сильно прижиматься надо, и свалила в другую комнату. А я одна, мне холодно и страшно. И вдруг — чу! Голос свыше:

— Цепочку в рот возьмите!

Я решила не сопротивляться Голосу и покорно взяла в рот эту жуткую цепь, которую неизвестно, сколько до меня народу брало в то же место. Цепь была очень невкусная и очень холодная. Наверное, она служит каким-то передатчиком рентгеновских волн — подумала я, одновременно пытаясь сообразить, надо ли брать в рот всю цепь целиком или можно ограничиться небольшим ее фрагментом.
Догадавшись, что раз цепь ржавая вся, то совершенно очевидно, что придется заталкивать ее в себя до самого колечка, я добросовестно запихала ее за щеку.

Минут через 15, когда тетенька-врач снова смогла говорить, она мне объяснила, что вообще-то имела в виду серебряную цепочку с кулоном, висящую у меня на шее, но и так тоже неплохо получилось. И сказала, что белой завистью завидует тому гинекологу, к которому я приду на свой первый осмотр.

Когда я все это рассказала папе, он ответил, что еще после вишневых косточек понял, что жить мне будет сложно, но интересно и нескучно. И хотя я вот уже несколько лет как перестала надевать на голову и брать в рот неподходящие предметы, пожаловаться на однообразие в своей жизни я и правда не могу. Чего и вам желаю.

© garpia

[Olexara]

Котёнок вырос вместе с поросёнком. Вместе играли, рядом ели и спали тут же. Так и выросли. Теперь огромная свинья носилась по двору за серым котом.Мужчина смотрел на это дело и расстраивался.
— Ну и как мы будем сдавать её на мясо? — спрашивал он у жены. Та пожимала плечами.
— Ну и что особенного, позовём его в дом и закроем, — кивала она на большого кота, крутившегося возле свиньи.
— А её запихнём в машину, которая приедет с мясокомбината.
Муж тяжело вздыхал. Ему бы в приюте для животных работать, а не выращиванием свиней и прочей пищевой живности заниматься. Ну что тут поделаешь – доброе сердце у него от рождения было. Но с выросшей свиньёй надо было что-то делать. Вот и пришел этот день.
Кот с самого утра куда-то пропал. Жена радовалась.
— Ну, и слава Богу. Ну, и хорошо. Не увидит, как его подружку увозить будут, — говорила она мужу. Думала, успокаивала. А тот, окончательно расстроившись, пошел и употребил некоторое количество «успокоительного». Да так употребил, что запихивать визжащую свинью в грузовик пришлось жене вместе с водителем.Ох, она и ругалась. Грозила ему всеми карами. Но успокоилась, когда увидела, что мужик сидит за столом дома и плачет.
— Ну что ж ты так расстраиваешься, — села она рядом и обняла его за плечи.
— Жить- то как-то надо! — и налила. Себе и ему.
А вечером грузовик приехал, и из него выскочил злой, как чёрт, водитель.
— Забирайте к чертовой матери вашу свинью! — кричал он.
— И этого дьявола тоже. Я к ним не подойду. Сами разгружайте! — и открыл задний борт.
Мужчина с женой в полном недоумении подошли к грузовику и увидели.
Свинья забилась в самый дальний угол и тихонько повизгивала от страха. Впереди, прямо у края, стоял кот, выгнув спину, и яростно шипел. Он поднял переднюю правую лапу и продемонстрировал острые, как бритвы, когти.
— Зверь! — сообщил стоящий рядом водитель.
— Пятерых грузчиков исполосовал. В больницу повезли.Муж бросился вперёд и, невзирая на крики кота, схватил его и прижал к себе. Кот заглянул в глаза мужчины и, тихонько мяукнув, бросился в дом.
— Проголодался бедняга, — объяснил мужик водителю и жене.
– Разгружаем, чего стоим, — весело сказал он и полез в машину. Свинья уже успокоилась и терлась о ноги хозяина.— Проживём как-нибудь, — сказала, улыбаясь, жена,
— И наградил же Бог мужем, — объяснила она водителю.
Мужик выгрузил свинью, и та, весело похрюкивая, уже носилась за большим серым котом.

ОЛЕГ БОНДАРЕНКО

[Olexara]

Лучше геройский пёрнуть, чем предательски набздеть!
__________________________________________________ ______

[Olexara]

__________________________________________________ ___________________

[Olexara]

__________________________________________________ ______________

[Olexara]

"Буду верной женой"

Вера готовила обед, напевая песенку. Настроение отличное, выходной, дети у бабушки. Вечером придёт муж с работы, и они пойдут в театр, как запланировали. Очень уж они любили театральные постановки.

Раздался звонок в дверь. Интересно, кто там, никого не ждала.

На пороге стояла дородная женщина с чемоданом и авоськой с апельсинами.

- Ну, здравствуй, Вера!

- Здравствуйте. Мы знакомы?

- Заочно. Я о вас знаю, надеюсь, вы тоже обо мне слышали. Аркадий дома?

- Нет его ещё. А вы кто?

- Я - Зоя. Можно войти?

Вера пропустила женщину в прихожую. Та поставила чемодан с авоськой на пол, ловко скинула плащ, повесила на вешалку.

Подойдя к зеркалу, пригладила непослушные волосы рукой, достала красную губную помаду и накрасила губы.

- Ну как, я нормально выгляжу?

- Нормально. А вы, собственно, к кому? Ко мне или к Аркадию?

- К Аркадию, естественно. Он скоро придёт? Вот удивится! А детишки где? Я им тут апельсинов привезла. Ну всё, Вера, теперь вы спокойно сможете уехать к маме в деревню. Аркадия я беру на себя!

- В смысле, на себя? И почему это я должна уехать?

- Ты не переживай, Веруня! Я женщина глубокопорядочная. Аркадия и сорванцов не обижу, а даже наоборот. Бог мне не дал своих детей, так я всю любовь и нежность им отдам. Васеньке и Петеньке. Но и строга буду, когда надо. Сама понимаешь, воспитание.

Вера с удивлением смотрела на женщину и ничего не понимала.

- А вы откуда знаете Аркадия, можно полюбопытствовать?

- Ну, как же. В санатории познакомились этим летом. Очень уж Аркаша несчастным выглядел. Я и подсела к нему в столовой. Разговорились, он мне показался серьёзным и благонадёжным.

Каждый день мы с ним прогуливались по аллеям санатория, я мороженое ела, он пиво пил. Привязались друг к другу. Ну, сама понимаешь, дело такое...

Я - то замужем была тогда ещё, за алкашом своим. Вмиг поняла, что не смогу к нему вернуться. Аркаша тоже мне душу излил. Жалко стало, вот же не повезло мужику...

- Почему это не повезло?

- Ну, как же. Жена сбежала к другому, остался один с детишками, несчастный. Жаловался, что тяжело ему. Вот в санаторий приехал отдохнуть. А детей с сестрой оставил, с Верой, с тобой, то есть. Часто он о тебе вспоминал, Вера то, Вера сё...

Я, Верочка, буду верной женой ему. Не то, что его бывшая!

- С сестрой, значит? А ничего, что я его жена законная, и никуда я не сбегала? Вот же Аркаша, балабол какой! Наврал он вам всё, Зоя!

Зоя поменялась в лице.

- Да как же это... Жена... Законная... Вот же гад... А мне заливал, что собирается покупать дом с мезонином. Будет там лужайка, где дети будут резвиться. А мы будем сидеть в беседке и чай пить вприкуску с халвой... Очень уж он халву любит...

Я размечталась, как приеду к нему, стану хорошей женой и матерью его детям...

Зоя горько заплакала. Достала большой носовой платок в клетку и начала сморкаться и вытирать слёзы. Вере даже стало жалко эту женщину.

- Обманщик наш Аркаша, Верочка! А я же развелась с мужем, решилась, совсем извёл пьянками своими. Он с перепугу аж пить бросил, просил вернуться. Но я была непреклонна.

Хотела жизнь оставшуюся с Аркашей прожить, и чай с халвой откушивать... А оно вон что вышло! Гришка мой, хоть и выпивоха, но не кобель! Надеюсь, примет меня обратно!

Ты прости меня, голубушка, я же не знала правды. Охмурил меня подлец этот! Ну придёт он сейчас домой, я ему устрою! Апельсины эти на голове у него окажутся!

Аркадий зашёл в квартиру, и с порога крикнул :

- Веруня, я дома! Халвы купил с пряниками, к чаю! А кто это тут у нас, чей чемодан? Мы в театр не опоздаем?

Аркадий ещё не знал, что ждёт его особенное театральное представление, какое ни в одном театре не покажут.

Избитый апельсинами и сковородой, Аркадий с позором был изгнан. Ночевать отправился к другу.

Зою Вера оставила ночевать в их квартире. Они всю ночь проговорили, плакали, смеялись, вспоминали молодость. На следующий день Вера проводила её на поезд.

Аркаша слёзно просил прощения у Веры, и был принят назад в лоно семьи. Все могут ошибиться.
В санатории он больше не ездил, от греха подальше.

[Olexara]

Разведенный мужчина страдает полтора года в среднем. Женщина укладывается в шесть месяцев.
Ей некогда.
Там вообще все наоборот. Она не станет пить в темной кухне тормозную жидкость. Пусть даже и отфильтрованную сквозь дуршлаг.
Женщина приберется, украсит дом, приготовит салатик и бутерброды с красной рыбкой. Купит сухого вина. Может, даже две (!) бутылки. Горевать так горевать. И так посидит с девчонками, что никто не вспомнит, зачем собирались.
Женщина купит платье. Заведет роман на курорте. И еще один, на работе. Запутается в отношениях, падет морально, вознесется в глазах подруг, получит массу удовольствий, и все из-за этого мерзавца. Даже освоит второе образование от безысходности.
Встретив бывшего с какой-то проституткой, не сразу узнает.
Потом подумает, хорошо бы врезать обоим.
Но лишь вежливо улыбнется…

© Слава Сэ

[Olexara]

Мне 30, я владелец паба. На работу езжу на метро. Внешне огромный такой бугай. Однажды на выходе из вагона увидел, что одна девочка с рюкзаком не может своими силами вытиснуться. Решил ей помочь: взял за капюшон и вышел вместе с нею. На следующее утро, смотрю, ищет меня глазами в вагоне — так мы 2 месяца вместе и ездили, я помогал ей выходить.
Она давала мне слушать свою музыку и вообще вела себя мило и скромно, я даже начал жалеть, что ей всего лет 15. Но в один из дней выяснилось, что она ездит не в школу, как я думал, а на работу в Управление социальной политики и ей 25. Оказалось, что я 2 месяца выводил из метро за капюшон чиновника. И это был бы самый эпичный провал за 30 лет, если бы она не согласилась сходить со мной в кафе.
----
«Вдруг судьба? А я не накрашена», — всегда твердила я себе. Пока не сломала ногу в двух местах, упав в ванной. Поехала в травмпункт с не добритой ногой, полустертым лаком на ногтях, в бабушкиной кофте и без намека на макияж. Встретила там свою судьбу — парня со сломанной рукой и недобритой наполовину бородой. Вместе уже 5 лет.
---
Как-то раз пошла в клуб с подругой, сижу за барной стойкой, подходит ко мне парень и говорит: «Поехали ко мне, я покажу тебе своего енота». Нет, меня, конечно, клеили, но так — впервые. Стало интересно, поехала. Приезжаем, он открывает дверь, а ему навстречу выбегает НАСТОЯЩИЙ енот! В общем, несколько месяцев уже живем вместе: я, парень и енот Гарик.
---
5 лет назад я сбросил с балкона пакет с водой на голову незнакомой девушке. А вчера узнал, что 5 лет назад моя жена (а мы познакомились 3 года назад) шла на свидание с человеком, который должен был сделать ей предложение, но какой-то ублюдок сбросил с балкона на нее пакет с водой, и она не смогла прийти вся такая мокрая. Ее парень посчитал это очень несерьезным отношением к нему, и они расстались. 5 лет назад я сорвал свадьбу моей нынешней жены! Горжусь!
---
Мне 35. На работе я начальник, в жизни — отшельник. У меня нет друзей, но есть одна неизменная привычка: я хожу в один и тот же паб, сажусь в самый конец бара и просто пью «Гиннесс».
В один из обычных вечеров в пабе кто-то неожиданно закрыл мои глаза руками и спросил: «Угадай кто?» Девушка сзади поняла, что ошиблась и, извинившись, ушла в другой конец бара. Она была такой молодой, легкой, с глазами как две большие черные бусины — не такой, как все. Я не мог больше думать, да и «Гиннесс» вдруг стал каким-то горьким.
Она все это время ждала там кого-то, но, видимо, тщетно. Я как сумасшедший стал придумывать, как же с нею заговорить, но ничего не приходило на ум. Бар закрывался, она засобиралась. Я выбежал и ввиду ужасной погоды и ее грустного вида предложил подбросить ее до дома.
В машине она болтала без умолку — в ней было столько жизни! Я забыл попросить ее номер, опомнился только дома. Пришел в паб через неделю, а там она. Сидит на моем месте. Я закрыл ее глаза руками и спросил: «Угадай кто?» Она захохотала и крикнула: «Я думала, ты никогда не появишься здесь!»
----
Ехала в автобусе на экзамен и вдруг слышу внутри себя: «Сойди на этой остановке, зайди в кафе, сделай мостик». Я думаю, что за ерунда, у меня экзамен! Автобус останавливается, у меня внутри что-то щелкает, и я выхожу. Захожу в кафе, делаю мостик и слышу, как мне мужик что-то кричит. Я как рванула, а мужик за мной! Догнал и спрашивает, почему мостик сделала в кафе. А я говорю, что сама не знаю. Он чуть не заплакал. Месяц назад его семья погибла в автокатастрофе. Он не мог смириться и решился на суицид. Обедал и думал: «Бог, если ты есть и я должен дальше жить, дай мне знак». И тут я такая...

[Olexara]

Длинный рассказ, но интересный.

В последних кадрах истории под названием «Москва слезам не верит» наблюдаю, как Алентова наливает Баталову суп из супницы.
Женщина, ответственный работник, не умеющая готовить! И вдруг супница. Шепчу про себя: «Не верю».
Задумываюсь. Наливаю сто граммов тутовой. Вздыхаю. Выпиваю. Сажусь в кресло.
Когда в наших сервизах была супница...
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница. У нас был чешский сервиз на 12 персон, с желтыми такими тонкими цветами и зелеными с золотом листьями. Родители поженились в 66-ом и сразу купили его. Да, и вот супница в том чешском сервизе тоже, разумеется, была.
Мама, вообще, сразу же переменила у отца в доме все хозяйство. Папа был старше мамы на тридцать шесть лет. Но молодость побеждала.
Она повыбрасывала старую мебель. В печку пошел старый дореволюционный ореховый гарнитур. Я застал только обеденный стол от него, на ножках в виде львиных голов. Но стол пылился на веранде, на даче. Его всерьез никто уже не воспринимал. На нем в августе чистили грибы, а в остальное время складывали всякий хлам. Львы грустно доживали свой век среди дачных развалин.
А в городскую квартиру купили новую мебель. Полированную. Это с гордостью, знаете, произносилось: «Полированная мебель!»
Полированный секретер купили (елки-палки, современные дети не знают уже такого слова). То есть это был такой книжный шкаф со стеклянными двигающимися дверцами. За дверцами стояли классики, в основном, в виде многотомных собраний сочинений.
И еще там была деревянная дверца, которая открывалась вниз, образуя стол, за которым можно было работать. Он, собственно, и назывался «секретер». Папа хранил за этой дверцей черный с хромом «Ундервуд», перепечатывал на нем вечерами свои стихи и безнадежные письма в редакции.
«Тук-тук» щелкал «Ундервуд» по синей ленте, «тук-тук-тук».
— Иля, не трогай пишущую машинку!
Купили два кресла с полированными деревянными ручками. Блестящие такие ручки! С четко выполненными прямыми углами! Позже, когда мне подарили перочинный нож, первое, что я сделал — вырезал на этих четких полированных углах несколько глубоких зазубрин. В тот момент это была единственная возможность немедленно испытать новый ножик на остроту.
Купили тогда же сервант (еще одно слово, уходящее в забвение). Сервант, разумеется, тоже полированный, в котором за такими же стеклянными дверцами на стеклянных полках стоял тот самый сервиз. В серванте тоже была деревянная откидная дверца. Но поменьше и повыше. За ней находилась таинственная область, стенки которой были украшены зеркалами. В зеркалах отражались бутылки вина и хрустальные фужеры. Вино отец обычно покупал марочное крепленое, в зеленых бутылках с красочными этикетками с золотыми тиснеными медалями. Коньяк — армянский пять звезд и тоже с медалями. Бутылка «Столичной». Бутылка «Посольской». Шампанское. Вообще, бутылок всегда было с десяток или больше.
Область эта таинственная называлась «бар». И связана она была в моем детском сознании всегда с праздником. Родители без повода туда не лазили. Если открывался бар, значит, придут гости. Будут интересные разговоры и вкусная еда. Очень вкусная еда.
— Илюша, помоги-ка нарезать салат!
Еще купили родители в прихожую полированный трельяж и в мою комнату — полированный шкаф. На трельяже стояли духи «Красная Москва» — запах, казавшийся мне лучшим в мире. А косметики никакой, представьте, на нем не бывало. Папа со смехом рассказывал маме, как друзья говорили ему на ухо:
— Ах, Арон Захарыч, хорошую ты нашел себе жену, скромную. Молодая, а глаза не мажет.
Это про трельяж. А вот в полированном шкафу висела новая каракулевая шуба, в моем детском восприятии изрядно проигрывавшая маминой старой шубке из кролика. Кролик был пушистый, его было приятно гладить. А еще на полке лежала коробочка с чешской бижутерией. Мама никогда эти штуки не надевала. Но красивее тех чешских брильянтов в золоте, скажу я вам, не видывал я нигде!
Помню, что когда из Омска приезжала мамина родня, бабушка с дедом, тетки или дядьки, шкаф превращался в «шифоньер», трельяж — в «трюмо». Фужеры в серванте становились «фужорами», а сам сервант — «буфетом».
И стол еще был тогда куплен в большую комнату полированный. Такой залитый толстым слоем лака раздвижной обеденный стол. Ужасно блестящий, как зеркало. И я долго бродил вокруг него, побеждая соблазны. Но однажды все же не победил. Нацарапал на нем иголкой слово «дурак». Потому что на таком блестящем невозможно было не нацарапать.
— Илья, вот постой в углу и подумай!
Это был исторический угол, в коридоре возле туалета. Ох, сколько там было передумано.
И вот за этим раздвижным полированным столом устраивались семейные обеды по праздникам или просто в воскресенье.
Приходили родственники, друзья.
Приходил старинный папин товарищ Лев Иосифович Бронь с молодой женой Катей. Ну, то есть, Льву Иосифовичу было к шестидесяти. Он был папин ровесник. Но он был маленький, лысый и оттого — старик. А Кате лет сорок пять. Она была в брюках (ого!), и волосы у нее были рыжие от хны и кудрявые от бигудей. Я вообще не понимал, почему Катю шепотом называли все молодой.
Приезжала из Кишинева папина сестра тетя Берта, высокая и красивая, как папа. Тете Берте категорически не нравилась эта история про папины пятьдесят пять и мамины восемнадцать. Категорически. Каждый раз она с подозрением вглядывалась мне в лицо, подробно изучала его, но, в конце концов, выносила оправдательный приговор:
— Нет, все-таки очень похож на Арончика. Вылитый папа!
Приходил сын тети Берты, тоже Илья, к своим тридцати пяти годам — доктор физмат наук. Чтобы стать доктором ему удалось поменять в документах отчество «Исаакович» на «Иванович». Помогло. Илья Иванович жил в Питере и приходил часто. С папой они играли в шахматы.
Еще приходила мамина подруга Раечка с другом Аркашей. Раечка была высокая, крутобедрая такая, с шиньоном и частоколом черных колючих шпилек. А Аркаша — щупленький, замухрышный какой-то, с большим носом и слушался ее во всем. Он потом в Израиль уехал, а Раечка осталась тут, приходила одна, плакала.
В доме, вообще, часто бывали люди, собирались застолья. Гостей принимали, гостям были рады, умели вкусно и добротно готовить и любили гостей потчевать. Это понятие тоже, по-моему, ушедшее, или уходящее. Не просто «я вам поджарю мясо», например, или «чаю налью». А вот я вам приготовлю много и разное и от души, и стану весь вечер с удовольствием вас этим потчевать.
Знаете, я помню этих неторопливых людей семидесятых. Неторопливые речи. Неторопливые умные тосты. Неторопливые домашние такие шутки.
Это были люди особой закваски. Они выросли в голодные двадцатые. В начале тридцатых они пошли в ВУЗы, потому что знали, что только так они смогут подняться из бедности. Потом пришла война и поломала все их планы. Они не были особыми героями. Но четверть века назад они победили, потеряли почти всех близких, и сами остались живы, чему удивлялись потом чрезвычайно. Все это время после войны они тяжело и честно трудились и были уверены, что они заслужили теперь хорошую жизнь.
Знаете, у них была какая-то особая стать. Они были подтянуты. Они хорошо танцевали. Они умело ухаживали за женщинами. У них, кстати, была удивительно правильная интеллигентная речь. И все эти многотомные собрания сочинений они, между прочим, честно прочитали. Могли за столом декламировать Лермонтова, Есенина, или Некрасова. Симонов был им свой, его стихи были частью их жизни.
Они приходили, хорошо одетые. В костюмах мужчины. Жены их — с высокими прическами, в хороших платьях. Мужчины отодвигали своим дамам стулья, усаживали их. Потом уже садились сами, устраивались за тем полированным раздвижным столом, где под скатертью нацарапано было на углу «дурак». Клали скатерть себе на колени. Повязывали салфетки.
Стояло на этом столе три тарелки у каждого: широкая, на ней — салатная, а сверху — глубокая.
А рядом с тарелками лежали тяжелые мельхиоровые приборы, которые я должен был начистить к приходу гостей содой до блеска. Ложка лежала столовая справа и три ножа. А слева — две вилки. Это были приборы для салатов, для горячего и еще один нож был рыбный.
И льняные салфетки лежали каждому гостю, под цвет льняной же скатерти.
Фужеры и рюмки были хрустальные. Салатницы тоже хрустальные. И детей не пускали тогда за взрослый стол. Потому что это было им неполезно.
И вот я помню, как мама подавала в той супнице гостям суп. Когда с супницы снималась крышка, все понимали, что это куриный бульон, дымящийся куриный бульон, с домашней лапшой, кореньями и яйцом. Мы только вчера месили с мамой крутое тесто, раскатывали его деревянной скалкой на тонкие листы, а после нарезали лапшу широкими полосками. Никакая нонешняя паста не сравнится с той домашней лапшой.
А к бульону, кстати, подавались еще маленькие пирожки с мясом и с капустой. Два пирожочка были заранее выложены каждому гостю на его пирожковую тарелку.
И помню, как маленький лысый Лев Иосифович Бронь, выпив рюмочку «Посольской», заедал ее ложечкой горячего душистого супа с лапшой и яичком, наклонялся к папе и, готовясь отправить маленький пирожочек в рот, шептал нарочито громко:
— Ох, Арончик, и хозяйка же твоя Люся! Ох, и хозяйка.
И подмигивал маме.
И видно было, что папе это чрезвычайно приятно, и маме это тоже приятно, а вот Кате, жене Льва Иосифовича — не очень.
После супа, когда глубокие тарелки уносились в кухню, все принимались за салаты с закусками. Классическими были Оливье и кальмары с рисом и жареным луком. А еще крабы. Я застал, знаете, время, когда салат с крабами делали, между прочим, с крабами. Это было вкусно.
Шуба, разумеется, была тоже. Мама добавляла в нее зеленое яблочко. Это был такой семейный секрет.
А еще маринованные грибы стояли на столе. А еще фаршированные грибной икрой яйца. Вы закусывали когда-нибудь водочку фаршированными яйцами?
А прозрачнейшее заливное из белой рыбы с желтым в белом ободочке яичным глазком, алой морковочкой и зеленым горошком? К заливному подавался хрен, который папа выращивал и готовил сам. Хрена было всегда два вида: в сметане и со свеклой. Каждый лежал в своей баночке из того же чешского сервиза. Из-под крышечки выглядывала малюсенькая позолоченная ложечка. Гости брали ложечкой хрен и накладывали его густым толстым слоем сверху на заливное.
Вообще, много было за столом рыбы. Папа работал в пищевом институте. Он был главным экономистом ЛенГИПРоМясомолпрома, что располагался в начале Московского проспекта, и ездил в частые командировки по всей стране. Поэтому на столе была красная рыба с Дальнего Востока, черная икра и осетрина с Волги, палтус и зубатка — из Мурманска или Архангельска.
А еще мама пекла пирог с зубаткой. Тесто — слой лука — слой зубатки — слой лука — слой зубатки — тесто. И это, я вам скажу, — да. Пирог из зубатки — это да! Вкуснее вряд ли что-то бывает.
Также бывали на столе нежнейшие паштет и форшмак. Оба блюда готовил отец. Делал это так, как готовила, наверное, еще его мама, погибшая в блокаду баба Сима. Он не крутил их через мясорубку, а долго-долго рубил сечкой в деревянном таком корыте. По сути, рубил все составляющие и, очевидно, одновременно взбивал их.
Когда с закусками заканчивали, убирались ненужные уже салатные тарелки и приборы, и в комнату вносилось главное блюдо праздника.
Это мог быть, разумеется, гусь с яблоками.
Гусь с антоновкой. А?!
Папа хранил антоновку на даче почти до следующего лета. Перед праздником мы отправлялись с ним на электричке в Мельничный Ручей, со станции шли пешком по дорожке мимо небесно пахнувших дегтем просмоленных шпал. Мимо заборов пустующих зимою соседских домов.
В промерзшем доме, пахшем отсыревшими обоями, лезли по скрипучей деревянной лестнице на чердак, откуда доставали пару закутанных в старые одеяла ящиков. Одеяла разворачивали. Под одеялами обнаруживались кипы стружки, в которую были надежно зарыты яблоки — отборная, без единого пятнышка, едва отливающая нежной зеленью антоновка. Папа брал яблоко и подносил мне к носу той стороной, где палочка:
— На-ка, подыши!
Антоновка пахнет антоновкой. Это единственный во Вселенной запах.
Или это могла быть пара уток, фаршированная кислой капустой. Или большой свиной запеченный окорок на кости, густо нашпигованный солью, перцем и чесноком. Это могла быть также и баранья нога, издававшая особый аромат бараньего сала, трав и морковки, с которыми она вместе тушилась.
Страшный совершенно наступал тогда момент, тишина опускалась: а кто же решится разделать принесенное блюдо? За дело брался папа, ловко управляясь большой двузубой вилкой и огромнейшим ножом, раскладывал куски по кругу под одобрительное мычание мужчин и слабое повизгивание осторожных женщин.
После горячего обыкновенно танцевали. Недавно была куплена полированная опять же «Ригонда» — модная радиола Рижского завода ВЭФ. Ставили на нее пластинки. Не помню, чтобы слушали у нас в доме модные тогда ВИА. Помню, что был Оскар Строк, помню, что был еще Утесов, Марк Бернес.
Папа был похож на Бернеса. У меня и сейчас губы подрагивают, когда слышу:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась
Лишь сейчас?
Любовь пятидесятипятилетнего мужчины и восемнадцатилетней провинциальной девочки. Чьим воплощением стала наша семья. Любовь, которая закончилась через восемь лет папиной смертью.
— Иля, мальчики не плачут! Мальчики должны быть мужчинами!
Пока гости проводили время за танцами, мама уносила обеденную посуду и накрывала к чаю. Чашки были — знаменитые Ломоносовские «золотые ромашки». К каждой чашке с блюдечком давалась такая же золотая тарелочка и опять же тяжелые мельхиоровые чайные ложки.
Что ели на сладкое?
Король любого праздника — Наполеон и практически всегда — безе.
К приготовлению крема и безе привлекали меня: отделять белки от желтков, а после — взбивать вначале сами белки, а в конце уже белки с сахаром в ручной такой кремовзбивалке. Она так именно и называлась. Слова «миксер» тогда еще не было. А кремовзбивалка — это такая была литровая широкая банка, на которую накручивалась белая пластмассовая крышка с венчиками внутри и ручкой для кручения снаружи.
После того, как безе выпекалось, его выкладывали горкой, промазывая каждый слой заварным кремом, в который добавляли грецкие орехи. Все это чудо вносилось в комнату и, к радости сидевших за столом мужчин, громко оглашалось его название: Торт «Поцелуй Хозяйки». Мужчинам нравилось.
Чай пили неторопливо, нахваливали ту самую хозяйку, поднимали бокалы со сладким вином. Мужчины пили коньяк.
Допивали чай, начинали собираться. Хозяева старались гостей удержать. Гости потихонечку поднимались. Благодарили. Расходились.
Мы с папой носили посуду в кухню. Мама мыла, звенела тарелками. Потом наступала тишина. Мама вытирала мокрые руки передником.
— Илюша, спасть!
Родители за стенкой садились в кресла и обсуждали прошедший вечер. Вслушиваясь в их приглушенные голоса, я засыпал.
Та супница, знаете, долго потом продержалась в нашей семье. И даже сослужила нам некоторую особую службу. Когда через короткое время папа умер, и мы остались с мамой почти без каких-либо средств к существованию, однажды, приподняв зачем-то крышку, мама обнаружила в ней сто рублей — заначку, которую папа оставил, уходя последний раз из дома в больницу.
Интересно, что должно случиться, чтобы мы снова начали подавать суп в супнице? Дети наши, еще более торопливые, чем мы, точно не станут. Может быть, внуки?
Сейчас этих людей из семидесятых нету уже в живых. Остались только мы. Которые сами были тогда детьми. Которых родители не пускали тогда за стол, потому что это было для нас неполезно. И я, знаете, когда принимаю нынче гостей, нет-нет, да и скажу особый тост за детей. В том смысле, что давайте выпьем за них. Чтобы им было потом, что вспомнить и о чем всплакнуть. Потому что, когда мы умрем, они будут сидеть за этим столом после нас.
© И. А. Забежинский

[свернуть]

__________________________________________________ ____________

[Olexara]

__________________________________________________ _________________________

[Olexara]

Половой вопрос

Шёл 1989 год. Советский Союз трещал по швам. Вместе с ним трещали и моральные устои. Но ещё оставались нетронутые тлетворным влиянием перестройки девушки. Именно такой и была молодая выпускница педагогического института Ирина Ивановна. Воспитанная матерью филологом, потомственная учительница она отворачивалась (при матери) когда по телевизору в фильмах показывали скромные советские поцелуи. А недавно вышедший фильм "Маленькая Вера" считала чёрной порнухой. Но конечно же не сдержалась и посмотрела.

7Б был бы неплохим классом. Если бы не Петя Кучеренко. Он был хулиганом и грозой параллели с 1 класса. И чем дальше тем более отвязными становились его шутки. Тем меньше он считался с авторитетом старших. Ирина Ивановна стала первой, на ком он стал проверять степень своей безнаказанности. Но до сегодняшнего дня шутки его были глупыми и детскими.

Шёл последний урок — урок литературы. Ирина Ивановна пыталась донести до учеников всю трагедию жизни и смерти Мцыри. Его подвиг, его чувства. Но класс откровенно скучал. Петя скучал больше всех. Никакого подвига в том, чтобы убежать из монастыря и тут же сдохнуть он не видел. Но слова "ко мне он кинулся на грудь, но в горло я успел воткнуть" не давали покоя начинающим просыпаться гормонам.

Неожиданно для самого себя, Кучеренко встал и уже почти сформировавшимся баском на весь класс сказал.

— Ирина Ивановна, может быть прекратим заниматься фигней и обсудим половой вопрос?
— Половой вопрос? — переспросила учительница.

Она все еще была мыслями в горном монастыре и любовалась красотой природы. Когда смысл сказанного наконец дошёл до Ирины Ивановны, слёзы брызнули из её глаз и она всхлипывая выбежала из класса.

В учительской сидели учителя старого поколения. Среди них выделялась Людмила Викторовна — 50 лет, завуч, член партии, КМС по метанию ядра, 190 сантиметров роста и 120 кг веса. Ирина Ивановна вбежала в учительскую, упала на стул и громко разрыдалась. После кружки чая она рассказала что произошло.

— Я разберусь! — рявкнула Людмила Викторовна и, кажется одними мышцами ягодиц, отбросила стул к стене.

Как и любой класс оставшийся без учителя 7Б шумел. Но никто не ушёл домой несмотря на то, что урок был последний. Распахнулась дверь и в класс вошла Людмила Викторовна. Сразу воцарилась такая тишина, что стало слышно как на шкафу совокупляются мухи.

— Все свободны, Кучеренко остался!

Класс молниеносно, но при этом в абсолютной тишине очистился от детей.

— Кучеренко, я считаю, что ты достаточно взрослый, чтобы не только обсудить половой вопрос, но и приступить к практическим занятиям. — сказала завуч и закрыла дверь класса на ключ.

Вся жизнь пролетела перед глазами Пети. Его яички сжались до размера горошин. Не так он представлял свой первый секс. Холодный пот предательской струйкой стекал по спине и щекотал между булок.

— Я... Я не хочу. Не надо. Я больше не буду. — лепетал он.
— Сейчас ты у меня будешь жить половой жизнью! — гремел голос Людмилы Викторовны. И она неумолимо надвигалась на Кучеренко как айсберг на Титаник.

Когда хулиган уже вжался спиной в дальнюю стену и между ними оставалось каких то пару метров. Она остановилась и указав рукой в угол сказала:

— Вон там ведро и тряпка. Берешь их и драишь полы до зеркального блеска! Вот такая у тебя будет сегодня половая жизнь!

Петя Кучеренко шёл домой. Он курил не прячась ни от кого и улыбался. Сегодня он не стал мужчиной, но был этому несказанно рад.

[Olexara]

__________________________________________________ ______________